— Я думала, ты поживешь у нас, — разочарованно сказала Мали.
Она покраснела, потому что на самом деле разочарования не испытывала. Натали жила у них третий месяц и с каждым днем из дома уходил кислород. Дышать было тяжело, а порой дышать приходилось просто через силу. И, как не странно, причиной этой тяжести был Юцер. Порой казалось, что он просто не выносит Натали, что ему трудно на нее смотреть и даже находиться с ней в одном пространстве, ограниченном стенами квартиры, дома, улицей, городом.
— Это из-за Юцера, — сказала Мали виновато. — Я не понимаю, что с ним произошло.
— Тебе это ни к чему, — тихо ответила Натали. — Это между мной и им.
— Но он же так тебя любил!
— Юцер? Он не способен любить никого, кроме самого себя. Да и себя любит слишком придирчиво. Бедняга! Судьба его наказала. Он вылепил себе Галатею, и эта любовь заставит его страдать.
— О чем ты говоришь? — встревоженно спросила Мали.
— О Любови. Юцер влюблен в нее всеми фибрами его сонной души. Любовь сразила его впервые, и он не знает, что с ней делать.
— Боже мой! — Мали подняла руки, словно защищалась от ослепительного света. — Бог мой! Ты сошла с ума. Он отец, и он любит свою дочь. Что в этом плохого?
— Ничего. Для нее. Хотя детям нужна иная отцовская любовь. Зрячая и разумная. Но Любовь без нее обойдется. А вот Юцера эта любовь испепелит. Она бушует в нем, как огонь в топке, а управлять этим огнем он не умеет. Ты у нас такая прозорливая… — сказала она жалостно, — ты должна была это увидеть. София все давно поняла. Она очень… сметливая.
— Все это чушь! — крикнула Мали. В ее голосе дрожали быстрые слезы, слезы обиды, которым нельзя давать волю, потому что они неспособны ни облегчить душу, ни очистить чувства. — Чушь, чушь, чушь! Ты вечно придумываешь черт знает что! Когда-то это было забавно, а сейчас — нет! Нет! Нет! Нет!
— Да. И ты это знаешь. Твоя жизнь — кошмар. Тебе кажется, что ты любишь Геца, но он только суррогат. Настоящая любовь была у нас с тобой.
— Я не знаю такой любви! — замотала головой Мали. — Ее никогда не было.
— Была. Я поняла это в лагере. Там не было мужчин. Там я поняла, как умеют любить женщины. И поняла, что это была за любовь втроем. Третий был лишний, пойми же! Юцер был лишним. А сейчас он это понял.
— Нет, нет, нет! Я не хочу больше слушать. Уходи! Уходи, уезжай, собирай свои ландыши. И если ты внушила эту белиберду Юцеру, я… я не знаю что… я не смогу это вынести!
— Юцер таких вещей вообще не понимает.
— Но именно с ним у тебя какое-то недоразумение.
— Это другое. Тебя это не касается.
— Он не выносит тебя, потому что к тебе тянется Любовь?
— И это тоже. Я была неосторожна. А впрочем, мне все равно, что с ним происходит. Но я рада, что у тебя хватило ума оттолкнуть от себя дочь, вместо того чтобы соперничать с ней.
— Я ничего такого не делала.
— Оставь! Твоя беспомощность накладная, нарочитая. Она позволяет тебе забрасывать сеть с большим умением, а потом глядеть на улов с почти искренним изумлением. Мне понравилась твоя уловка в первые минуты нашего знакомства, но повторить ее я не умею. Дьявольской хитрости не хватает. Обыкновенной сколько угодно, а вот этой, ведьмовской, русалочьей, сатанинской — ее у меня нет. Славно ты их всех тут к рукам прибрала. Но копнуть в себя глубже — побоялась. Берешь себе слишком большой запас прочности. К обрыву подходить боишься. Зато Любовь находит в этом занятии большое наслаждение. Тебе далеко до твоей дочери, ундина.
— Уезжай сегодня же! Я не хочу, чтобы ты была рядом с Любовью. Бог знает, какой белены она уже наелась. То-то вы все время шепчетесь! Ты вливаешь ей в ухо ядовитый отвар.
— Да успокойся ты, твоя Любовь никакому яду не подвластна. Она сама ядовита, как цикута. Мне за тебя страшно. Любови тебе не одолеть. А она хочет увести у тебя Юцера и уведет. Страшно подумать, чем это может для тебя кончиться. Обещай мне, когда будет совсем невмоготу, приехать в Юрмалу. Ничего не делать, ничего не предпринимать, а приехать. И не бойся. Женская любовь не знает насилия. Она нежна и глубока, как тихое озеро. Помнишь, мы любили купаться нагишом в таком тихом озере, окруженном елями. Они отражались в воде, поэтому у берегов вода была темная. А в середине она была прозрачной и светлой, сплошь испещренной розовыми кувшинками. На закате кувшинки закрывались, а на рассвете они дрожали, и ты пыталась переложить их музыку на ноты. Помнишь?
