Однако пока Мали колебалась и обдумывала все варианты осады Головлева, план изменился.
Новый план подсказал Мали Юцер, когда говорил о папенькином имении и дворянских привычках семьи Головлевых. Если Головлевым есть что скрывать, скрытое можно сделать явным.
«Не рокировка, а дискредитация», — постановила Мали.
Теперь все ее усилия были направлены на раскрытие тайны Головлевых. Ей удалось выяснить, что муж родом из Орла, а жена из Тулы. Тогда Мали запросилась якобы в Москву, якобы в балет. «Не могу больше смотреть на неуклюжий кордебалет, — объявила она Юцеру, — и слушать гром пуантов. Хочу настоящей музыки и настоящего очарования ею».
Юцер пытался объяснить, что время для прогулок неподходящее, но Мали стояла на своем.
— Нехорошо ты задумала, — выговорила ей Ведьма. — Неправильно.
— Они хотят украсть у меня дочь! — взвизгнула Мали. — Это, по-твоему, правильно?
— Ежели неправильно, то и не выйдеть. Ты за себя в ответе, не за них.
Мали решила, что Ведьма что-то задумала, или что Головлевы ее подкупили, и больше с ней ни о чем не советовалась. Она достала билеты в Большой при помощи того же Головлева и так живо описывала новым знакомым возникшую в ней потребность в великом искусстве, что чуть не сманила Валентину Головлеву с собой. В театре она была, и это все могли видеть. А где Мали была потом, покрыто тем же покровом тайны, что и путешествие Юцера на облаке.
— В этой стране все устроено по часовой стрелке, бегущей в обратную сторону времени, — сказала она Юцеру через некоторое время после своего возвращения, — нет больше орлов в Орле и самоваров в Туле. Вернее, они есть, но их сущность совершенно иная. Я имею в виду «орлиность» и «самоварность», если ты понимаешь, что это такое.
— Разве ты бывала в этих городах? — удивился Юцер.
— Разве нужно ловить жар-птицу, чтобы понять, как устроены ее перья? — в свою очередь удивилась Мали.
Где бы она ни была, и что бы там с ней не произошло, вернулась Мали в таком приподнятом состоянии духа, что Юцер свято и навек поверил в полезное действие балета на его супругу. С тех пор он водил Мали и Любовь в балет неукоснительно и только на гастрольные постановки. А Мали приходилось приходить в восторг от этих посещений несколько искусственно, несмотря на то, что она действительно любила балет.
Короткое время спустя Мали видели беседующей с Валентиной Головлевой. Разговор был не просто мирный, но даже и сердечный. Головлева много плакала, а Мали ее обнимала и утешала. Те, кому эта пара повстречалась в тот день в парках города или в пригородном лесу, были уверены, что разговор идет о Зиночке, здоровье которой внезапно ухудшилось.
Когда Юцер рассказал жене об эшелонах и о предложении Головлева, Мали притихла. Она явно стояла на голове, потому что предметы потеряли свой естественный вид, цветы увядали в горшках и вазах, не успев распустить бутоны, электрический звонок не звонил, радио заходилось чахоточным кашлем, часы показывали неправильное время, а по телефону без конца гудели незнакомые голоса, ошибавшиеся номером. В свете новых обстоятельств Малина поездка казалась напрасной, рокировка бессмысленной, и выхода из ситуации, в которую они все попали, не было.
А карты показывали свое, и никакой катастрофы для Мали и ее семейства в их предсказаниях не было. Не было ее и для Геца с Софией, несмотря на то, что Геца сняли с работы.
И вот тут самое время рассказать, как сложился страшный период для Геца, поскольку, если прочих героев нашей истории одолевали всего лишь страхи, пусть и оправданные, то Геца события ударили в самое солнечное сплетение и сделали это подло. Его обвинили во врачебной некомпетентности, а это легко могло перерасти в статью о вредительстве, хотя оснований для подобных обвинений не было никаких. Гец был хорошим психиатром. Правда, он позволял себе пошутить над диагнозом вялотекущей шизофрении, которая, по его словам, была эмоциональным переживанием по поводу вялотекущей жизни, а потому вряд ли могла считаться заболеванием, но эти шутки он позволял себе только в очень узком кругу, настолько узком, что до чутких ушей власти они не дошли.
