— Любовь, — прохрипел Юцер, — я боюсь за Любовь.
— Вы задумались? — прозвучал чей-то смутно знакомый голос.
Юцер поднял глаза и увидел Головлева. Он стоял под липой, черной, сучковатой, изломанной липой… большой и властный. В клетчатом кашне и сверкающих ботинках. Как могут ботинки так сверкать, если им пришлось погружаться в мокрый снег? Значит, он не шел по мокрому снегу. Значит, он только что вышел из своего учреждения. Вышел, чтобы поговорить с Юцером? Как он знал, как он мог знать, что Юцер идет к Гецу? А если это Мали? Почему между ней и этим партийным бонзой не может происходить то, что происходит между Юцером и Вандой? Тогда все понятно. Тогда все становится понятно. Впрочем, Головлев может просто ждать своего шофера. Случайности встречаются чаще, чем преднамеренные события. Да, он просто ждет своего шофера. От этой мысли Юцеру стало хорошо и спокойно.
— Не будете возражать, если я пройдусь с вами до угла? — спросил Головлев и доверительно взял Юцера под руку. — Я хотел сказать вам вот что… — он сделал паузу и причмокнул губами. — Да, я хотел сказать вам вот что: найдите для Любови временное место жительства. Отправьте ее в деревню. Если у вас нет знакомых, я найду кого-нибудь. А когда все успокоится, мы ее заберем. Видите ли, у нас только один ребенок, и он тяжело болен. Зиночка больна раком крови. Такой медленный убийца, но дни ее сочтены. Мы с супругой поговорили и решили, что возьмем Любовь, когда… Ну, в общем, когда придет время…
— Вы отнимете у меня ребенка?! — крикнул Юцер. Он отступил на шаг, попал ногой в лужу, но выдергивать из нее ногу не стал. — Вы! Вы! Вы сошли с ума!
— Нисколько, — ничуть не смутившись и не изменив голоса, ответил Головлев. — Евреев собираются выслать в Сибирь. Теплушки уже готовы. Вам деваться некуда. Я бы хотел помочь вам лично, но сделать этого не смогу. Неужели вы хотите, чтобы девочка разделила вашу судьбу?
— Нет! — крикнул Юцер, рванул шарф, закашлялся и уже тихо, спокойно и твердо произнес: — Нет! Ребенок поедет с нами.
— Очень глупо! — сдвинул брови Головлев. — Глупо и не по-отцовски. У вас еще есть время подумать. Я уверен, что вы примете правильное решение. Вы же разумный человек.
Юцер долго и тупо следил за тем, как Головлев неторопливо идет по тротуару, обходя лужи. Может быть, подумал он, эта Зиночка вовсе за нами не следила. Больные дети быстро взрослеют. А может быть, ей хотелось любви. Очень больные люди ищут любовь, вымаливают ее, запасаются ею на будущее, на тот час, когда она одна что-нибудь значит. «Меня любят!» — твердо и громко произнес Юцер.
Он стоял один на людной улице. Один в полной пустоте. Один в колючем воздухе. Один в подмерзающей луже. Стемнело, пошел пушистый снег, зажгли фонари.
— Который час? — услыхал Юцер и ответил: «Седьмой». Спрашивавший пробежал несколько шагов вперед, потом развернулся и встал перед Юцером.
— Вы в себе? — спросил он.
— Который час? — спросил Юцер и вымученно улыбнулся.
— Восемь двадцать восемь, аккурат. Давайте я проведу вас домой.
— Я знаю дорогу.
— Может быть. Но я в этом не уверен. Вы стоите здесь, как, извините, фонарный столб, уже столько времени, что я успел съесть у невестки суп и вернуться.
— А почему вы едите суп в такое время суток? — неожиданно для себя спросил Юцер.
— Потому что моя невестка не умеет готовить ничего другого. А какое вам, собственно, до этого дело?
— Никакого, — торопливо заверил его Юцер. И подумал: «Возможно, нас повезут в одной теплушке». — На какую букву начинается ваша фамилия?
— Вы таки сошли с ума. Так где вы живете?
— Очень приятно было познакомиться, — пробормотал Юцер и пошел к переходу. Он решил идти не домой, а к Гецу.
Гец обрадовался его приходу. У Геца были неприятности на работе. Его заставляли госпитализировать в психушку нормального, по его мнению, человека.
— Поверь мне, это не имеет большого значения, — пробормотал Юцер. — Нас всех скоро повезут в теплушках на север, к Натали. Я ненавижу эту власть! — крикнул он вдруг.
— Не кричи, — шепнул Гец. — Власть не услышит. А если услышит, ей на это ровным счетом наплевать.
