— Папа, — спросила Любовь уже в парадном, — а парады теперь отменят?
— Не думаю. Тебе все это очень не понравилось?
— Наоборот, — звонко ответила Любовь, — очень даже понравилось. Я хочу повесить флаг в моей комнате.
— Поговори об этом с мамой, — мрачно ответил Юцер. — Успех этой затеи я тебе гарантировать не могу.
Мали не стала обсуждать проблему красного уголка в своей квартире. Она пыталась выяснить, почему это Любовь не нашла туалета по дороге.
— Они все время бежали, — оправдывалась Любовь. — Бежали и стояли. И вокруг не было ни туалетов, ни кустов, одни только портреты и флаги. И так много людей! И все пели!
Она говорила возбужденно. В ее глазах пылал восторг, неслись тачанки и стрекотали пулеметы.
— Вперед! — вдруг крикнула Любовь и понеслась с вытянутой рукой, в которой подрагивала сабля и развевался красный флаг, к большому зеркалу на противоположной стене. — К победе коммунизма! — заорала Любовь, вслед за тем раздались сокрушительный грохот, звон, крик и плач.
Любовь налетела на зеркало со всей силой революционного пыла, и зеркало пало.
— Так это всегда кончается, — прошептала Мали тусклым голосом.
Ругать Любовь не имело смысла. Восклицательный знак, трудолюбиво вдолбленный Серафимой Павловной, сделал свое дело. Мали прошептала «аф капорес», определив тем самым зеркало в искупительную жертву, и отправилась за щеткой и совком. Этим пришлось заняться ей, поскольку Эмилия была занята перевязкой оцарапанных пальцев Любови.
«Волк на козлика напал, волк с горы в реку упал, козлик не боялся, рожками бодался», — напевала она, раскачиваясь из стороны в сторону, крепко прижав к плоской груди рыдающего ребенка. Любовь всхлипывала, вздрагивала и постепенно успокаивалась.
— Ну и денек, — пожаловалась Мали Юцеру, сидевшему за письменным столом.
— Только что звонил Гец, его вызвали к замминистра. Скорее всего, собираются вернуть на работу.
— Кончилось? — спросила Мали осторожно.
— На данный момент вроде кончилось, — пожал плечами Юцер.
В доме Юцера неохотно говорили о веревке. Но когда начали возвращаться повешенные, о веревке пришлось вспомнить.
В старые добрые времена у Юцера было два лучших друга. Одним был Гец, другим — Леня Кац.
Мали вошла в их мужской треугольник особым образом. Получилось так, что Юцер забрал ее у Геца, а Леня Кац пытался забрать у Юцера. Если наложить на этот треугольник другой, тот который образовался между Мали, Юцером и Натали, получится сложная романтическая фигура. Но на деле все сложилось просто. Гец страдал молча и недолго. Потом в его жизнь бочком, бочком вошла София. Между тем, Натали оказалась на Лене, а Леня Кац в Барнауле.
И вот Кац вернулся. Он был первым из воскресших, и его возвращение стало событием.
— Кац вернулся, — говорили люди друг другу и вздыхали.
Было совершенно естественно, что Леня Кац прямо с вокзала пришел к Юцеру. Он не сообщал о своем приезде заранее и застал Юцера врасплох.
— Это ты? — потрясенно сказал Юцер, недоверчиво вглядываясь в сутулую фигуру, торчавшую перед его письменным столом. Потрепанный, замасленный и выцветший плащ болтался на пришельце, как на огородном пугале.
— Я, — широко улыбнулся пришелец.
У него во рту не было ни одного зуба.
Леня Кац был в прошлом сказочно богат и не позволял себе пить две чашки кофе в одних и тех же манжетах. Прежде чем заказать вторую чашку, он выходил в туалет и надевал чистую пару. Юцер отметил, что беззубый рот Каца раздражает его в той же мере, в какой раздражала прежде бессмысленная игра с манжетами.
— Тебе надо вставить зубы, — сказал Юцер.
Наверное, надо было сказать что-нибудь другое. Вскочить, обнять, заохать. Но Юцер сказал то, что пришло ему в голову. Он был очень и очень растерян.
— Ха! — ответил Кац. — Когда будут деньги на бифштексы, начнем об этом заботиться.
— Бифштекс я велю тебе подать сейчас же, — ответил Юцер. — И зубы мы тебе вставим немедленно. Завтра же пойдем к дантисту.
— Ты что же, богатеньким стал? — процедил Леня Кац.
Уничижительный суффикс покоробил слух Юцера. Когда-то Кац с легкостью помогал Юцеру деньгами и просил не смущать его проблемами возврата. Юцер это помнил.
