Юцер все-таки решил повести Любовь в гетто.
— Надо ли? — спросил Гец.
— Я уже задавал этот вопрос, — вдруг разозлился Юцер, — и когда я его задавал, ты говорил, что надо.
— Я имею в виду: надо ли перекладывать собственную вину на детей?
— О чем ты? — невнимательно спросил Юцер.
Он прекрасно знал, о чем говорит Гец, но продолжать этот разговор не хотел. Дело было в том, что Юцер решил взять в дом немецкую бонну. А началось все с маляра.
В городе появились немецкие военнопленные. Пленных разбирали по предприятиям. Юцер же к тому времени уже был большим начальником в Госплане.
— Послушай, — спросил он у начальника стройтреста, — а нет ли у тебя хорошего маляра? Квартиру нужно отремонтировать.
Маляр нашелся. Самый лучший. Но — пленный немец. Юцер побродил минут пять по кабинету, потом начал ходить быстрее и, отрубая рукой такт, стал читать в голос «Кто мчится, кто скачет…». Естественно, на немецком языке.
Секретаршей Юцера была София.
Она испуганно заглянула в кабинет, потом захлопнула дверь и закрыла руками уши. София сидела так минут десять, опять вошла в кабинет, хлопнула в ладоши и крикнула: «Прекрати!».
Вообще-то на службе они были на вы, но дело было не служебное.
— Что на тебя нашло?! — спросила София очень зло и очень громко.
— Я решил взять на работу маляра-немца. Мали хочет по-особому покрасить детскую, а приличного маляра не найти.
— Немца?! — на сей раз, очень тихо переспросила София. — Немца?! Того, кто убил твоего отца и твоих сестер?
— Этот немец служил не здесь, а на Украине.
— А! Так, может, это тот, кто убил семью Адины и Чока?
— Он вообще никого не убивал. Служил писарем.
— Участвовал в допросах, переписывал скарб тех, кого вели к ямам…
— Ты — ошалевшая дура! — разозлился Юцер. — Обе вы ошалевшие идиотки, и ты, и моя жена. Ничем не лучше Пашки! Я не дам вам забрать у меня Гете. Ты ведь явилась со скандалом не из-за маляра, про которого ничего не знала. Тебя взбесил Гете! Гете!
Причиной драматического появления Софии в кабинете начальника был вовсе не Гете, а Петр Васильевич Никодимчик, который должен был с минуты на минуту явиться на назначенную ему встречу. Он не должен был слышать, как Юцер декламирует нечто, ему, Никодимчику, неизвестное, на чистом немецком языке. Но теперь София была готова спровоцировать Юцера на продолжение декламации, и пусть Никодимчик услышит! Юцер это почувствовал.
— Продолжим разговор вечером, — сказал он мрачно.
София хлопнула дверью.
Она посидела за столом в изнеможении, потом позвонила Мали и вызвала ее на прогулку. К приходу Юцера Мали была готова. Юцер понял, что произошло, по странной перемене перспективы.
Когда Мали становилась на голову, стены сужались к потолку, люстры метались от стены к стене, большие напольные китайские вазы дрожали, а цветы в них источали резкий мускусный запах.
— Ни один немец не переступит порог моего дома, — сказала Мали, и люстра, звякнув, застыла в правом углу.
— И это говоришь ты, человек немецкой культуры!
— Это говорю я, твоя жена и мать твоего ребенка. С того момента, как воздух этого дома вдохнет и выдохнет фашист, у тебя не будет ни жены, ни дочери.
Люстра снова звякнула, поплыла по кругу, но вдруг изменила направление, поехала обратно, а потом раздвоилась.
— Это ультиматум? — спросил Юцер.
— Да.
Юцер бросил шляпу в кресло, постоял молча и сел на нее. Люстра звякнула, направилась было к своей розетке в центре потолка, но тут же остановилась.
— Хорошо, — сказал Юцер. — А теперь выслушай меня до конца. Я не хочу продолжать эту жизнь так, как мы ее себе устроили. Она стала плохой и глупой. Я ненавижу тех, кто убивал. Я готов убивать их. Я готов. Я даже предпринял кое-что. Я составил списки тех, кто убивал. И выследил некоторых, и вписал в списки их новые имена, фамилии и адреса. Потом я передал эти списки, куда надо. Я донес, Мали. Это было нелегко, но я это сделал. А теперь дай мне построить себя заново. Я не хочу жить без Гете. Я не хочу жить без немецкой культуры. Она у меня в крови. Я хочу опять стать хозяином собственной души.
