Воцарилось молчание.
— Властям это не понравится. Да и что мы можем там найти?! Пусть уберут с наших глаз этот кошмар, так будет лучше, — сказал доктор Меирович.
Брови Софии сошлись на переносице, щеки вспыхнули, и голос ее задрожал:
— Мы должны хотя бы положить цветы на обгоревшие камни!
— Там могут быть вещи, фотографии, документы, — сказал Юцер. — Я побродил между развалин, перевернул несколько камней. Нашел повязку капо и куклу.
— Повязку капо и куклу! Из-за этого мы должны рисковать?! Как хотите, но на меня не рассчитывайте! — крикнул Меирович.
— Когда идти? Сейчас? — спросила Сарра.
— Я предлагаю в субботу вечером, — сказал Гец. — Нужна была бы машина. Трудно сказать, что мы там найдем.
— Машина есть, — раздался голос из угла.
Рыжий большой человек, до сих пор почти не принимавший участия в разговоре поднял руку. Он пришел с женой, тоже рыжей, и с поседевшим, но все еще, несомненно, рыжим тестем.
— Кто это? — спросила Сарра.
— Инженер Боровский, — ответила Мали. — Гриша Боровский. Хороший человек.
— Его жена говорит с отцом на иврите? Я не ошиблась?
— Они все говорят на иврите. Ее отец был директором ивритской гимназии. А с Гришей они вместе со школьных лет. Их история особая.
Сарра прочистила горло, от чего ее голос стал менее хриплым и еще более басистым.
— Расходились, сходились, терялись, находились? — спросила она деловито.
— Напротив, никогда не расставались.
— Действительно, особая история, — совершенно серьезно подтвердила Сарра.
Тем временем Любовь оказалась возле отца Малки Боровской, продолжавшего сидеть на веранде. Она поизвивалась вокруг спинки кресла, в котором сидел этот старый человек по имени Нахум Кац, и вдруг уселась к нему на колени. Нахум принял эту выходку как нечто само собой разумеющееся.
— Хочешь о чем-то спросить?
Любовь кивнула.
— Тогда спрашивай.
— На каком языке вы говорите с тетей Малкой?
— На иврите. Это очень древний язык, — ответил Нахум Кац, — На нем говорили древние евреи.
— Древние евреи говорили на непонятном языке, — сообщила Любовь кукле Фрице голосом школьной учительницы. — Давным-давно древний еврей женился на древней еврейке…
Юцер прислушался и подошел поближе.
— Потом у них родился древний ребенок, — сказала Любовь неуверенно и разрыдалась.
— Даже ребенку стало страшно от этой древней сказки, — расхохотался Юцер. — Реб ид, вы запугали и заморочили невинное дитя. Гец, София, Мали, идите сюда, послушайте. Нахум рассказал Либхен про древних евреев, а она…
Из соседней комнаты донесся дружный хохот. Любовь зарыдала громче. Нахум обнял ее, прижал к себе и спросил шепотом:
— Почему твою куклу зовут Фрица?
— Потому что она трофейная. Паша сказала, что незачем играть с Фрицей. А папа сказал, что куклы сраму не имут.
— Вот как…
В этот момент Юцер снова вышел на веранду.
— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил он подозрительно.
— Говорим о древних младенцах, — ответил Кац.
— Нужно ли?
— Реб ид, — строго сказал бывший директор ивритской гимназии, — когда-нибудь к этому возвращаются даже те, кто позволяют своим детям называть любимую куклу Фрицей.
Праздник несомненно удался. Не доругались, не помирились, жизнь продолжается. Меирович, скорее всего, стукач. Советская рулетка — не придут за тобой сегодня, придут завтра. Пир во время чумы. В старые добрые времена людей честно вешали на деревьях. Сейчас деревья стоят, как ни в чем не бывало, обычные зеленые деревья. На каждом по сотне повешенных. Играет музыка в аду, играет музыка в аду, играет музыка…
— Юцер, София права.
— Что?
— Я говорю, София права, надо взять Любовь с нами в гетто.
— Ты сошла с ума?
— Юцер!
— Прошу прощения, я не в себе. Задремал, очевидно. С какой стати надо показывать ребенку это?
— Она должна знать. Она должна понимать, кто она и кто они.
— Оставь. Нахум Кац уже все ей рассказал. Она уже знает. Право, Мали, пойдем домой. Ребенок наверняка падает с ног.
— Ребенок уже спит. Пусть остается здесь. Гец, свари Юцеру кофе, он перепил. Кофе ему поможет.
Юцер снова прикрыл глаза в ожидании кофе. Сквозь гудящую головную боль он услыхал голос Малки Боровской.
— Евреи, — говорила она, — похожи на женщин. Того, чего хотят евреи и женщины хочет Бог. К сожалению, ни женщины, ни евреи не знают, чего им хотеть.
