Безжалостный, как истинный экзистенциалист, автор раз за разом поясняет, что никакие ссылки на внешние обстоятельства здесь в расчет не принимаются и оправданием служить не могут. Даже лагерь, как многократно подчеркивается в романе, лишь проявляет в героях то, что было заложено в них изначально, но до поры до времени дремало.
Подобно героям античной трагедии, персонажи «Луны» оставлены один на один с фатумом — не случайно роман завершается небольшой пятиактной драмой-диалогом. Но в отличие от классических образцов, протагонист тут торжествует; гибнет — хор. Победителем и в этом поединке оказывается философ и бонвиван Юцер, «понимающий жизнь как пчела на горячем цветке», по слову поэта, любитель женщин, охоты, верховой езды, отвергающий смерть как слишком «легкий выбор в безумии существования». Спор между ним и прочими персонажами романа —это спор активиста с фаталистами; в финале, в ответ на предложение «смириться», Юцер обещает, что всегда будет «пытаться изменить порядок вещей в свою пользу».
И — характерная черта авторского романного мышления — герой, готовый противостоять судьбе, в конце концов вознаграждается. Вознаграждается Любовью — той самой, что, по слову Данте, «движет Солнце и светила». Образ дочери Юцера подчеркнуто аллегоричен — достаточно сказать, что, кажется, ни разу в романе девочка не называется уменьшительным именем. Автор не поддается искушению создать портрет идеальной женщины — Любовь, как и положено любви, избалована, капризна, коварна, жестока. Но она «держит мир в руке, как яблоко, а потому он ей принадлежит. Вместе со всеми людьми, собаками, кошками и цветами».
В финале «Луны» романное начало вновь вытесняется притчевым. Как символический жест прочитывается брак Любови с немецким режиссером Гансом Нетке. Дочь Юцера завершает судьбу отца, реализуя его мечту об окончательном подведении черты под прошлым, об абсолютном прощении. Характерно, что она носит то же имя, что и погибшая в гетто сестра Миры Яглом, и таким образом в условном мире романа как бы наделена правом делать выбор от лица погибших в Катастрофе.
Таким же символическим жестом оказывается эмиграция Любови. От вечного бытия-на-краю, где «ничто не Приносит облегчения», но «все усугубляет страдание и боль», от «тревожной жизни в беспрестанном ожидании дурного конца», дочь Юцера возвращается в мир нормы, в ту жизнь, которой лишились ее родители в катаклизмах XX столетия.
В пыльных углах космической пустоты прячутся ленивые ангелы, а суетные ангелы снуют в этой пустоте без передышки.
Но может ли пустота иметь угол? А если то не-место, в котором прячутся ангелы, не является пыльным углом, то где же они прячутся и от кого? Нет, в самом деле, от кого могут прятаться ангелы, пусть даже ленивые?
От Того, кто сказал «Эйха»? Нет, мы не собираемся писать роман о первом человеке и постараемся не писать о последнем человеке, несмотря на то, что последний человек — это ближе к нашему сегодняшнему состоянию. Так от кого же могут прятаться ленивые ангелы? Разумеется, от неленивых, от тех, кто может донести «наверх».
Но доносить им вроде некому, поскольку погруженная в созерцание себя Высшая Сущность, которая и есть все, не может видеть пользы в доносах. Раз она — все, то любой донос есть донос на нее самое, а она знает про себя все априори.
Выходит, ангелы доносят друг на дружку вверх по иерархии, которая куда-то ведет, но никуда не приводит. Нам кажется, что это глупо, но кто сказал, что ангелы умны? Они же являются всего лишь сгустками человеческих мыслей и проекцией человеческих поступков. Суета и поспешность мысли порождают неленивых ангелов, нерешительность и раздумчивость — ленивых. А люди — это и есть все, что не является Высшей Сущностью, которая освободила им немного места от себя, сама не ведая, для чего.
Мысли Юцера текли вяло, как и положено течь чему бы то ни было в тридцатиградусную жару. Арык, между тем, журчал. Вода его была покрыта хлопьями мыльной пены. Местная баба стирала в арыке белье. А может быть, и не местная. Местные редко занимались стиркой.
