Так! Любовь есть трагедия индивидуума. Трагедия, а не теплая постель. Трагедия, которая может начаться именно тогда, когда любовь решает уплыть на брачном костре к горизонту. Любовь, которая начинается именно тогда и именно потому, что ее превратили из суррогата счастья в трагедию.
Юцер присел на краешек скамейки, на которой сидели, прижавшись друг к другу, кретинистого вида юноша с выпученными глазами и девица с личиком гигиеничной горничной. Присел и зарыдал. Молодые люди переглянулись, осторожно встали и быстро ушли.
Очевидно, Юцер просидел на той скамейке не менее трех часов, потому что, когда он вернулся домой, часы на комоде в прихожей показывали четверть второго ночи. Любовь была уже дома. Она вернулась недавно, была полностью одета и необычайно возбуждена.
— Где ты была и с кем? — устало спросил Юцер.
Он ожидал взрыва, топота и ударов кулаками о подушку. К его удивлению, Любовь ответила охотно и растерянно.
— Я гуляла по пляжу, потом была в «Юре», потом мы гуляли по городу.
— Кто это «мы»? — спросил Юцер строго.
— Я и немецкий режиссер. Они тут снимают фильм. Он немецкий-немецкий, из Франкфурта. Он очень знаменитый. И он немножко похож на тебя.
— Чудно. А знает ли он, сколько тебе лет? И как тебя пустили в «Юру»? В ресторан не пускают недоучившихся школьниц.
— Я сказала, что мне почти семнадцать. Немножко соврала, совсем немножко. Он хочет снимать меня в фильме. У них заболела актриса, и завтра я иду пробоваться на роль. Папа! Это похоже на сказку!
— На очень плохую и страшную сказку. Надеюсь, ты помнишь, что немцы убили всех твоих родственников, а заодно еще шесть миллионов евреев.
— Он не убивал! Во время войны он был подростком. Как Адинка.
— А его родители?
— Они погибли в гестапо. Видишь! Видишь!
— Я хочу с ним познакомиться.
— Он тоже сказал, что хочет с тобой познакомиться. Если проба будет удачной, ты должен будешь подписаться под договором. Пожалуйста, пап, ну, пожалуйста!
— Разрешение ему придется получать не у меня, а у КГБ.
— Он знает. Он говорит, что если проба будет удачной, он поднимет на ноги полмира и получит разрешение.
— Посмотрим, — устало сказал Юцер. — Утро вечера мудренее. Иди спать. Я просто валюсь с ног. Кстати, пани Ангелина хотела бы наняться к нам экономкой.
— Что это?
— Ну, домработницей, только с должным к ней уважением.
— Как Ведьма?
— Никто не будет «как Ведьма». Но кто-то же должен готовить, убирать и следить за домом.
— Замечательно! — неожиданно обрадовалась Любовь. — Она будет шить мне платья. И нам опять будут подавать горячие котлеты, суп и компот.
Юцер ожидал скандала, долгих и вязких препирательств, бессмысленных возражений, или, в крайнем случае, слез.
— Да здравствует великий синема! — бормотал он, ворочаясь с бока на бок.
Немецкий режиссер оказался молодым человеком лет тридцати. Юцер не был знаком с Гумбертом Гумбертом, но ожидал увидеть именно его. Он внимательно вглядывался в черты лица этого Ганса Нетке и искал в них гумбертовское томление и гумбертовскую горячку. Однако Ганс говорил только о кино, рассказывал, как Любовь явилась ему на пляже, окруженная сатирами и менадами, которых он называл раскованной молодежью, вовсе не похожей на тех комсомольцев, которых он ожидал здесь увидеть. И как он протирал глаза, потому что именно такой виделась ему его героиня. И как удачно сломала ногу венгерская актриса, он извиняется, это, конечно, трагическое событие, но такие события в кино часто бывают прологом к появлению настоящего типажа. Ему даже неловко от того, что все происходит, как в кино, как в плохом сценарии, но жизнь сильнее искусства.
Тут Юцер возразил. Искусство, сказал он, учит жизнь и показывает ей, как следует действовать. Оно изобретает для жизни новые формы выражения.
Очень интересно, закричал Ганс Нетке, очень интересно и неожиданно.
А Юцер все не мог решиться заговорить о возрасте Любови. С одной стороны, это должно было быть сказано, а с другой… с другой: Любови представился необыкновенный случай, и надо ли разрушать ее мечту? Девочка столько пережила за последнее время, ей выпал козырь, Мали бы сказала, что Рука судьбы подхватила ее и держит в своей ладони, а это священный момент, и не дай нам Бог мешать этой Руке… вне зависимости от того, что она задумала и к чему это может привести. Да, Мали сказала бы именно это, а на ее мудрость можно было положиться.
