— Наша Любовь, — сказала пани Ангелина, старательно подливая Юцеру сливки, перемешивая маленькой ложечкой сахар в маленькой чашечке с розами на пузатых боках и пододвигая к нему тарелку со сливочным печеньем, — наша Любовь сводит с ума весь город.
— Да, да, — оживился Юцер, — я это заметил.
— Цо значит «заметил», пан Юцер? — картинно откинула голову пани Ангелина. — Пан должен взять эту ситуацию в руки.
Юцер вспомнил, что когда они впервые поселились в доме, который тогда еще принадлежал не Ангелине, а ее матушке, пани Ядвиге, высокой сухой даме, ходившей по огороду с кружевным зонтиком и половшей его в парусиновых перчатках, Мали обратила его внимание на лавандовые глаза Ядвигиной дочери. «Странная красота, — отозвался тогда Юцер, — яркая и сильная, как лавандовый запах, и незаметная, как этот цветок». «Это потому что местные мужчины не любят носить перстни, а она уже замужем», — ответила Мали. Тогда ее манера говорить загадками еще забавляла Юцера, и он потребовал объяснений. «Наши мужчины, — сказала Мали, — носят жену, как перстень. На правой руке и в дорогой оправе. А местные мужчины прячут их в шкаф, где они пропитываются запахом лаванды, пылятся, стареют и радуют только одну пару глаз. Впрочем, вскоре эта пара глаз перестает их замечать. Они в состоянии заметить только пропажу своей ценности, однако местные дамы пропадать не любят. В конечном счете, они становятся властными старухами и командуют мужьями при помощи ножа и вилки. И еще рюмки», — добавила она, подумав.
Юцер улыбнулся своим мыслям, и его улыбка еще больше раззадорила пани Ангелину.
— За девочкой нужен надзор, — сказала пани Ангелина, — пан Юцер должен знать, куда она идет и с кем. Кто родители этих мужчин, чем они занимаются, что из себя представляют.
— Это слишком тяжелая информация для дачных романов, — пытался отмахнуться Юцер.
— Пан Юцер шутит! — возмутилась Ангелина. — Пан Юцер децидованне шутит, — повторила она и со стуком поставила фарфоровую чашечку на скатерть. — Эти, пшепрашам, кобели должны знать, что наша паненка происходит из хорошего дома, что им не все можно, что им, пан Юцер, ничего нельзя! Мой покойный папа сидел тут, тут, где вы сидите, пан Юцер, и ждал. Каждый вечер он сидел тут и ждал, чтобы кавалеры пришли просить разрешения погулять со мной на молу. Он выспрашивал их про все обстоятельства, иногда заставлял принести ведро воды из колодца или полено из поленницы. Они были наряжены, как женихи, но это не могло помешать принести ведро воды или замшелое полено. Так они показывали уважение к нашему дому. Это мешало им распустить руки, пан Юцер. И это мешало соседям распускать языки. А если кто-нибудь не был готов принести ведро воды или полено, мой татусь находил сто причин, по которым не может отпустить меня гулять. И это помогало. В курортном городе у многих местных девушек жизнь оказывается сломанной. Протанцуют одно лето, потом проплачут всю жизнь. А со мной так не случилось. Мой Владас умер рано, но он дал мне хорошую жизнь. Вы должны делать то, что вы должны, пан Юцер. Красавица дочка — большая забота. Вы не можете от этой заботы отказаться. Это, пшепрашам, ваш долг.
Юцер старался не смотреть на Ангелину. Он несколько раз поймал внимательный и полный сложных расчетов взгляд хозяйки, направленный на него. Тогда Юцеру было лень выяснять, какими мыслями и расчетами полнился взгляд Ангелины. Краем сознания он понимал, что матримониальных планов быть не может, этому мешали национальные границы, строго расчерченные и по большей части не преодолеваемые в этих местах из нежелания и лени, из-за предрассудков и по иным причинам. От короткой интрижки Юцер бы, пожалуй, не отказался, хотя рассчитывал найти на курорте нечто более привлекательное. Тем же краем сознания он понимал, что и этот вариант не преследуется дачной хозяйкой. Пани Ангелина уже существовала вне интересов собственного тела, не тревожимого гормонами.
— Я подумаю, — сказал Юцер и решительно отодвинул стул. — Стало сыро, — объяснил он хозяйке. — Сырость начала отзываться в моей хромоногой ступне. Старый перелом к старости начинает напоминать о себе.
