— Хватит! — заорал Джошуа.
Когда охранник сел в пыли, глаза его были как серебряные луны. Он ослеп.
После этого мы не разговаривали два дня и нас вообще сослали в хвост каравана — охранники боялись Джошуа. Потом как-то раз я глотнул воды и передал курдюк своему корешу. Он тоже сделал глоток и вернул мех.
— Спасибо, — сказал он и улыбнулся. Я понял, что с ним все в порядке.
— Эй, Джош, окажи мне милость.
— Какую?
— Напоминай мне, чтобы я тебя не злил, ладно?
Кабул выстроили на пяти неровных склонах, и улочки там скакали террасами, а задние стены домов уходили в глубь гор. В архитектуре — ни греческого, ни римского влияния, но у зданий побольше были черепичные крыши, углы которых загибались кверху. Этот стиль мы с Джошем потом видели по всей Азии. Люди тоже были грубы, шершавы и жилисты — похожи на арабов, но кожа не сияет от оливкового масла. Лица их казались костлявее, точно холодный сухой ветер нагорий натягивал им кожу прямо на черепа. На рынке мы видели торговцев и караванщиков из Китая, а также людей, похожих на Ахмада и его охранников, — его расу китайцы называли просто варварами.
— Китайцы так боятся моего народа, что выстроили огромную стену — высокую, как дворец, широкую, как проспект в Риме, и длинную, насколько хватает глаз и еще в десять раз больше, — сообщил Ахмад.
— Ага, — ответил я, а про себя подумал: брехливый мешок требухи.
Джошуа не разговаривал с Ахмадом с самой разбойничьей засады, но и он ухмыльнулся от этой байки о великой стене.
— Значит, так, — сказал Ахмад. — Сегодня ночуем на постоялом дворе. Завтра я отведу вас к Валтасару. Если выйдем рано, к полудню доберемся, а там уж пускай у него от вас голова болит. Встретимся у входа на рассвете.
В тот вечер трактирщик и его жена подали нам ужин: пряная баранина с рисом и какое-то рисовое пиво. Напиток вымыл из наших глоток два месяца пыли и песка и приятно затуманил головы. Чтобы сэкономить, мы заплатили только за тюфяки под скошенным потолком гостиницы, и хотя приятно было чувствовать крышу над головой впервые за несколько месяцев, я понял, что мне не хватает звезд. Без них я долго не мог уснуть и лежал, окосев от выпитого. Джошуа заснул невинным сном сразу же.
На следующее утро Ахмад встретил нас перед входом с двумя своими охранниками-африканцами и двумя верблюдами в поводу.
— Поехали. Ваш путь, может, и окончен, а для меня это просто лишний крюк.
Он швырнул нам по корке хлеба и куску сыра, и я понял, что завтракать нам предстоит всухомятку и на ходу.
Мы выехали из Кабула и углубились в горы, пока не вступили в лабиринт каньонов: те петляли среди обветренных скал так, будто Господь ляпнул сюда огромную глиняную лепешку и оставил сохнуть и трескаться. Глина прожарилась до глубоко золотистого цвета, который отражал солнечные лучи такими фейерверками, что тени сгорали, а тень испарялась. К полудню я совершенно не понимал, куда мы едем, и мог поклясться, что мы снова и снова проезжаем по тем же каньонам. Но черные охранники Ахмада явно дорогу знали. В конечном итоге они свернули за угол и вывели нас к отвесной стене высотой футов двести. От прочих обрывов она отличалась тем, что в ней имелись окна и торчали вытесанные из камня балкончики. Дворец, вырубленный в самой скале. В подножии — окованная железом дверь, которую, судя по виду, не под силу сдвинуть и двадцати мужчинам.
— Дом Валтасара, — сказал Ахмад, тыча верблюда, чтобы он опустился на колени.
Джошуа пихнул меня палкой погонщика:
— Эй, ты этого ждал? Я покачал головой:
— Сам не знаю, чего я ждал. Может, что-нибудь немного… не знаю… поменьше.
— А ты бы отсюда сам выбрался, если бы пришлось?
— Не-а. А ты?
— Ни за что в жизни.
Ахмад вперевалку подошел к огромной двери и потянул за шнур, свисавший из дырки в стене. Где-то внутри загудел огромный колокол. (Гораздо позже мы узнали, что так звучит гонг.) В большой двери открылась маленькая дверка, и наружу высунулась девичья голова.
— Чего? — Лицо круглое, высокие восточные скулы, а над глазами нарисованы большие синие крылья.
— Это Ахмад. Ахмад Махадд Убайдуллаганджи. Я привел Валтасару мальчишку, которого он ждал. — И Ахмад ткнул рукой в нас.
