Джошуа глянул на меня и улыбнулся.
— Я от него не ожидал, — прошептал он.
— Нимрода на глаз определяет… эм-м… то есть на слух, — сказал я. (Нимрод — это был такой древний царь, он умер от удушья, поимев неосторожность перед своей охраной поразмышлять вслух, каково будет засунуть голову себе в зад.)
Пацанчик помоложе нас помог старику встать на ноги и повел его к воротам Храма. Я подбежал и взял священника за другую руку.
— Ребе, тут один мой друг пришел издалека, чтобы с тобой поговорить. Ты ему не поможешь?
Старик остановился.
— Ну и где этот твой друг?
— Вот он.
— А чего ж тогда он сам за себя не говорит? Ты от-куль такой, малец?
— Из Назарета, — сказал Джошуа. — Но родился я в Вифлееме. Меня зовут Джошуа бар Иосиф.
— А, ну да. Я с твоей матушкой разговаривал.
— Правда?
— Еще бы. Всякий раз, как они с твоим отцом в Иерусалим на праздник приходят, она со мной встречи добивается. Считает тебя Мессией.
Джош резко сглотнул.
— А я — он? Гиллель фыркнул:
— А что — хочется?
Джошуа посмотрел на меня, будто за подсказкой. Я пожал плечами.
— Не знаю, — наконец ответил Джош. — Я думал, мне это просто полагается.
— Ты тоже считаешь себя Мессией?
— Я не уверен, что должен об этом говорить.
— Умно, — вымолвил Гиллель. — Ты и не должен об этом говорить. Думай, что ты Мессия, сколько влезет, но сказать — ни-ни.
— Но если я им не скажу, как же они узнают?
— Вот именно. Если так хочется, можешь считать себя хоть пальмой, только никому об этом не рассказывай. Хоть стаей чаек — только об этом ни слова. Понял меня? А теперь мне кушать пора. Я стар, я проголодался, поэтому я пошел кушать, чтоб не умереть до ужина на пустой желудок.
— Но он же действительно Мессия, — сказал я.
— Во как? — Гиллель схватил меня за плечо, нащупал мою голову и заорал в самое ухо: — А что ты в этом понимаешь? Сопля невежественная! Тебе сколько? Двенадцать? Тринадцать?
— Тринадцать.
— Как ты вообще в тринадцать лет можешь чего-то соображать? Мне восемьдесят четыре, и то я ни хрена не знаю.
— Но ты ведь мудрый, — сказал я.
— Я мудр ровно настолько, чтобы понимать: я ни хрена не знаю. А теперь пошел отседова.
— Мне спросить у святая святых? — поинтересовался Джошуа.
Гиллель замахнулся, чтобы закатить Джошу оплеуху, но промазал почти на фут.
— Это ящик. Я его видел — когда еще мог видеть — и точно тебе говорю: это просто ящик. И еще знаешь что? Если в нем когда-то и были скрижали, то теперь их там точно нет. А поэтому, если хочешь поболтать с ящиком, валяй. К тому же тебя наверняка казнят за попытку пробраться в покой, где он стоит.
Казалось, из Джоша весь дух вышибло; я думал, он тут же грохнется в обморок. Как может величайший учитель всего народа Израилева так непочтительно отзываться о ковчеге Завета? Как может человек, явно знающий всю Тору наизусть, а также все учения, написанные после нее, утверждать, что он ни хрена не знает? Гиллель, похоже, уловил беспокойство Джоша.
— Слышь, малец, твоя матушка говорит, в Вифлеем какие-то мудрецы забредали — на тебя поглядеть, когда ты родился. Они наверняка чего-то знали — то, что другим неведомо. Не сходить ли тебе лучше к ним, а? У них и спросишь, как Мессией стать.
— Так ты, значит, сам ему не скажешь? — снова встрял я.
И снова Гиллель потянулся к Джошу — на сей раз без гнева. Нашел его щеку и погладил трясущейся ладонью.
— Не верю я, что Мессия явится, да мне сейчас уже и без разницы. Народ наш столько времени провел в рабстве или под пятой иноземных царей, что поди теперь разбирайся: может, воля Божья вовсе не в том, чтоб нам быть свободными? Кто может точно сказать, что Господь нами вообще интересуется, — помимо того, что разрешил нам жить на белом свете? Мне лично кажется, наплевать ему на нас и растереть. Ты вот что запомни, малец. Будь ты Мессией, будь ты ребе, да будь ты хоть простым крестьянином, вот самое главное, чему я могу тебя научить, и больше я ни шиша не знаю. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Запомнишь? Джошуа кивнул, и старик улыбнулся.
— Ступай искать своих мудрецов, Джошуа бар Иосиф.
Но мы остались в Храме, и Джош принялся доставать всех до единого священников, охранников и даже фарисеев, желая разузнать хоть что-нибудь о волхвах, которые приходили в Иерусалим тринадцать лет назад. Событие явно не настолько великое для публики, как для семейства Джоша: никто и понятия не имел, о чем он толкует.
