Фома подошел и положил руку ему на плечо.
— Нет, учитель, он умер. Фома-два считает, он, наверное, комком шерсти подавился. Симон же проказливый кошак был, лазарь куда не следует…
Такого я вынести не мог.
— Он был ПРОКАЖЕННЫЙ, идиот! А не проказливый!
— И все равно умер! — рявкнул в ответ Фома. — А вовсе никак не спит.
— Джошуа выразился иносказательно. Он знает, что Лазарь умер.
— Парни, а чуть больше черствости вы бы не могли проявить? — осведомился Матфей, кивнув на рыдающих сестер.
— Слушай, мытарь, когда мне понадобятся твои два шекеля, я…
— Где он? — громыхнул Джошуа, перекрывая всхлипы и свару.
Марфа выпуталась из объятий сестры и посмотрела на Джоша:
— Он купил себе гробницу в Кедроне.
— Отведи меня туда, я должен разбудить своего Друга.
— Умер, — нудил Фома. — Умер, умер, умер. В слезах Марфы блеснула искорка надежды:
— Разбудить?
— Дохлый, как доска. Мертвый, как Моисей. Ммммф… — Матфей зажал Фоме рот, что избавило меня от необходимости посредством кирпича перевести близнеца в бессознательное состояние.
— Ты веруешь, что Симон восстанет из мертвых, не так ли? — спросил Джошуа.
— В конце концов, когда настанет Царство и восстанут из мертвых все, — да, верую.
— Веришь ли ты, что я — тот, за кого себя выдаю?
— Конечно.
— Тогда покажи, где спит мой друг.
Марфа двинулась вперед, как лунатичка: загнанные вглубь изнеможение и скорбь оставили ей сил ровно столько, чтобы провести нас по дороге через Масличную гору в долину Кедрон. Мэгги известие о смерти Лазаря тоже так потрясло, что Фоме и Матфею пришлось ее поддерживать, а я шел сзади с Джошем.
— Четыре дня, как во гробе, Джош. Четыре дня. Есть там Божественная Искра или нет, но плоть пуста.
— Симон пойдет снова, если даже от него одни кости останутся, — ответил Джошуа.
— Вот и ладненько. Но тебе это чудо никогда особо не удавалось.
Когда мы добрались наконец до гробницы, у заваленного входа в нее сидел высокий худой человек аристократической наружности и жевал инжир. Лицо у него было чисто выбрито, а седые волосы подстрижены коротко, на римский манер. Не будь на нем еврейской туники о двух полосах, я бы решил, что он — гражданин Рима.
— Я так и думал, что ты сюда придешь, — сказал человек и опустился перед Джошем на колени. — Ребе, я Иосиф Аримафейский. Через твоего ученика Матфея я послал тебе весточку. Мне хотелось с тобой встретиться. Чем я могу служить тебе?
— Встань, Иосиф. И помоги нам откатить этот камень.
Как и у многих гробниц побогаче, вытесанных в горном склоне, вход закрывал большой плоский камень. Джошуа приобнял Мэгги и Марфу, пока все мы с этим камнем корячились. Как только печати были сорваны, меня ударил такой вал вони, что я чуть не захлебнулся, а Фома и вовсе расплескал свой ужин по земле.
— Смердит, Господи, — вымолвил Матфей.
— А я думал, кошками будет пахнуть, — сказал Фома.
— Не заставляй меня подходить к тебе, Фома, — посоветовал я.
Мы откатили камень как можно дальше, а потом со всех ног кинулись глотнуть свежего воздуха.
Джошуа вытянул руки, будто хотел обнять друга.
— Выходи, Симон Лазарь, покажись на свет Божий. Кроме вони, из гробницы ничего не вышло.
— Выходи, Симон. Выходи из гробницы, — опять скомандовал Джошуа.
И вновь абсолютно ничего не произошло. Иосиф Аримафейский смущенно переминался с ноги на ноги.
— Джошуа, мне хотелось бы с тобой договориться насчет ужина, пока ты туда не вошел.
Но Джош воздел руку: тихо, мол.
— Симон, черт бы тебя драл, вылазь оттуда.
И слабо, почти неразличимо из гробницы донеслось: — Нет.
— Что значит «нет»? Ты же восстал из мертвых, так теперь выходи. Покажи этим маловерным, что ты воскрес.
— Я, например, уже верую, — сказал я.
— Меня убедили, — сказал Матфей.
— Что до меня, то «нет» засчитывается как личное присутствие, — сказал Иосиф Аримафейский.
Я не уверен, что нам всем, нюхнувшим гнилой плоти, хотелось лицезреть источник запаха. Даже Мэгги с Марфой, похоже, сомневались, стоит ли братцу показываться на люди.
— Симон, а ну выволакивай свою прокаженную задницу! Иди вон! — заорал Джошуа.
— Но я… весь такой бяка.
— Мы и не таких бяк видали, — ответил Джошуа. — Вылезай на свет.
