— Отстой.
— Все люди — сволочи.
— Прокаженные — уроды.
Матфей вернулся из Иудеи с более точными сведениями о таинственном благодетеле Джошуа.
— Его имя Иосиф Аримафейский, — рассказывал он. — Богатый купец, владеет кораблями, виноградниками и давильными прессами. Похоже, фарисеи к нему прислушиваются, но сам он — не из их числа. А раз он богат, то и с римлянами может говорить свысока. Я слыхал, ему собираются предоставить гражданство.
— А зачем ему нам помогать? — спросил я.
— Я долго разговаривал с ним о Царстве, о Духе Святом и обо всей остальной программе Джошуа. Он верит. — Матфей широко улыбнулся, явно гордясь таким могущественным неофитом. — Он приглашает тебя на ужин, Джошуа. В Иерусалим.
— Ты уверен, что там Джошуа будет в безопасности? — спросила Мэгги.
— Иосиф прислал со мной вот это письмо — гарантирует безопасность и Джошу, и всем, кто захочет его сопровождать.
Матфей вынул свиток. Мэгги взяла его и развернула.
— Здесь и мое имя стоит. И Шмяка.
— Иосиф знает, что ты придешь, и я сказал ему, что Шмяк присосался к Джошуа, как пиявка.
— Прошу прощения?
— Я имел в виду, ты сопровождаешь учителя, куда бы он ни пошел, — быстро исправился Матфей.
— Но почему я? — спросила Мэгги.
— Твой брат Симон, которого зовут Лазарем, — он очень болен. Он умирает. И он о тебе спрашивал. Иосиф просил передать, что путь твой будет безопасен.
Джош схватил котомку и зашагал.
— Пошли, — кинул он через плечо. — Петр, ты за главного, пока я не вернусь. Шмяк, Мэгги, до темноты нам следует добраться в Тивериаду. Может, займем там верблюдов. Матфей, идешь с нами — ты этого Иосифа знаешь. Ты, Фома, тоже — я хочу с тобой поговорить.
Так мы и отправились в путь. Я был уверен — прямиком в челюсти капкана.
В дороге Джош подозвал Фому. В нескольких шагах позади, чтобы слышать их беседу, шли мы с Мэгги. Фома то и дело тормозил, удостоверяясь, что Фома-два не отстает.
— Все они считают меня полоумным, — говорил Фома. — Хихикают у меня за спиной, пальцем у виска крутят. Мне Фома-два сказал.
— Фома, ты же знаешь: я могу возложить на тебя руки и ты станешь исцелен. Фома-два больше не будет с тобой разговаривать. Остальные не будут над тобой смеяться.
Фома долго ничего не отвечал, но, когда снова посмотрел на Джошуа, я заметил, что по щекам бедного олуха струятся слезы.
— Если Фома-два уйдет, я же совсем один останусь.
— Ты не останешься один. У тебя буду я.
— Ненадолго. Тебе ведь уже недолго с нами.
— Откуда ты знаешь?
— Мне Фома-два сказал.
— Только остальным мы пока не скажем, хорошо?
— Не скажем, если не хочешь. Но ты ведь не станешь меня исцелять, правда? Не прогонишь Фому-два?
— Нет, — ответил Джошуа. — Нам обоим скоро лишний друг не помешает. — Он похлопал Фому по плечу и прибавил шагу, догоняя Матфея.
— Только не наступи на него! — крикнул Фома.
— Извини, — откликнулся Джош. Я посмотрел на Мэгги:
— Ты слышала? Она кивнула.
— Ты не должен этого допустить, Шмяк. Ему на свою жизнь, похоже, наплевать, но нам-то с тобой его жизнь дорога. Если с ним что-нибудь случится, я тебя никогда не прощу.
— Но, Мэгги, — всех положено прощать.
— А тебя — нет. Если что-нибудь случится с Джошем.
— Так тому и быть. А потому… слушай, как только Джошуа исцелит твоего брата, может, займемся чем-нибудь? Ну там — померанцевого соку выпьем, фалафель съедим, поженимся или еще чего?
Она остановилась как вкопанная, я — тоже.
— Ты когда-нибудь слушаешь, что я говорю? Ты вообще соображаешь, что вокруг тебя творится?
— Извини, меня чего-то вера одолела. Что ты сказала?
Когда мы пришли в Вифанию, Марфа поджидала нас перед домом Симона, прямо на улице. Она сразу подскочила к Джошуа, тот раскрыл объятья, но она его оттолкнула.
— Мой брат умер, — сказала она. — Где ты был?
— Я пришел, как только услышал.
Мэгги бросилась к Марфе, они обнялись и зарыдали. Мы неловко топтались вокруг. Через дорогу к нам перешли два бывших слепца, Авель и Настыль.
— Умер, умер и четыре дня как во гробе, — сказал Настыль. — В конце он стал как бы таким лазоревым.
— Изумрудным — изумрудным он стал, а не лазоревым, — поправил его Авель.
— Значит, Симон, друг мой, уснул, — промолвил Джошуа.
