— Блядь!
— Иоанн, я очистился — ты меня сегодня крестил уже шесть раз. — Джошуа ткнул меня локтем под ребра. — Чего? Жарко ж было. Суть не в этом. Сегодня в толпе я насчитал полсотни солдат, поэтому давайте-ка не будем пока о блядях. За тобой народ идет, в конце концов. Ты б лучше перетолковал эту свою аскезу про «нет браку, нет сексу и нет оттягу».
— А также про питание акридами с медом и проживание в яме, — прибавил новенький.
— Тут он ничем не отличается от Мельхиора и Гас-пара, — сказал Джошуа. — Они тоже аскеты.
— Мельхиор с Гаспаром не бегают и не обзывают губернатора провинции блядью перед огромными толпами. Есть разница, и она Иоанна доконает.
— Я очистился от скверны и не боюсь, — сказал Иоанн, усаживаясь к костру. Запал его немного поугас.
— Да? А от вины ты очистился? Потому что когда за тобой придут римляне, на твоих руках окажется кровь тысяч людей. На тот случай, если ты не заметил: убивают не только вожаков. Вдоль дороги в Иерусалим — тысячи крестов, на которых умерли зилоты, и далеко не все они были вождями.
— Я не боюсь. — Иоанн опустил голову. Власы его упали в миску с медом. — Ирод с Иродиадой — бляди. Ирод — чуть ли не царь еврейский, и он — блядь.
Джошуа отвел волосы троюродного брата со лба и сжал плечо этого неистового человека.
— Раз так, значит, так тому и быть. Как предсказывал ангел, ты рожден проповедовать истину.
Я встал и швырнул свою саранчу в огонь. Джоша с Иоанном обдало искрами.
— Я встречал в жизни всего двух людей, о чьем рождении вострубили ангелы, и три четверти этих двоих — полоумные.
И я зашагал к своей яме.
— Аминь, — сказал мне в спину новенький.
Той ночью, когда я уже засыпал, в соседней яме заворочался Джошуа. Точно его разбудил клоп в скатке или какая-то мысль.
— Эй, — сказал он.
— Чего? — ответил я.
— Я тут посчитал. Три четверти от двух — это…
— Полтора, — донесся голос новенького: он поселился в яме по другую сторону от Джоша. — Либо Иоанн совсем полоумный, а ты наполовину, либо вы оба с ним полоумные на три четверти каждый, либо… ну, в общем, пропорция постоянная, могу график начертить.
— Так ты это к чему?
— Да ни к чему, — ответил новенький. — Я новенький.
На следующее утро Джошуа выпрыгнул из своей ямы, стряхнул скорпионов и после долгой утренней струи пнул мне в квартиру пару комочков грязи, чтобы я тоже восстал ото сна.
— Ну все, — сказал он. — Спускайся к реке, я заставлю Иоанна сегодня меня покрестить.
— И что изменится по сравнению со вчера и каким образом?
— Увидишь. У меня предчувствие. И мы пошли к реке.
Новенький выкарабкался из ямы, как степная собачка, и осмотрелся. Он был высок, этот новенький, и утреннее солнце переливалось на его лысом черепе. Парень заметил цветы, распустившиеся там, куда Джошуа только что облегчился. Полдюжины пышных ярких чашечек торчали посреди мертвеишего на всей планете пейзажа.
— Эй, а вчера они тут были?
— Так всегда происходит, — ответил я. — Мы об этом даже не говорим.
— Ух ты, — произнес новенький. — А мне с вами можно?
— Валяй, — ответил я. Так нас стало четверо.
А у реки Иоанн проповедовал небольшой пастве. Он макнул Джоша в воду, и как только голова моего друга скрылась, небо над пустыней, еще розовое от зари, раскололось и оттуда выпорхнула птица. Похоже, она была соткана из чистого света. И все собравшиеся на берегу заухали и заахали, а с небес прогромыхал голос:
— Сей есть Сын Мой, и Я им очень доволен.
И так же молниеносно дух испарился. Но у собравшихся на берегу отпали челюсти, и долго еще люди не сводили с небес изумленных взоров.
Тогда Иоанн быстро опамятовался, вспомнил, чем занимается, и вытащил Джоша из-под воды. Джошуа проморгался, отплевался, посмотрел на отвесившую челюсти толпу и рек им:
— Чего?
— Не, Джош, голос так и сказал: «Сей есть Сын Мой, и Я им очень доволен».
Джошуа потряс головой и куснул утреннюю акриду.
— Ну что он — не мог подождать, пока я вынырну? Ты уверен, что это был отец?
— Голос похож.
Новенький взглянул на меня, и я пожал плечами. На самом деле голос был, как у Джеймса Эрла Джоунза[9], но в то время я еще этого не знал.
— Ну все, — сказал Джошуа. — Ухожу в пустыню, как Моисей, — на сорок дней и сорок ночей. — И Джош встал и зашагал в пустыню. — Отсюда и впредь буду поститься, пока не услышу чего-нибудь от отца. Это была моя последняя акрида.
