— А вот этого делать не надо. Подними сейчас же, этот предмет тебе необходим, пока мы занимается эвакуацией. Без него ты будешь только отпугивать клиента.
Ничего, скоро всё сам поймёшь, мигом сообразишь, что и как.
Верхнее веко циклопического глаза — это дуга, нависшего над речкой горбатого моста. Нижнее веко — отражение этого моста в воде.
Пустые такие очи вставали одно за другим по мере того, как мой сон плыл вместе со мной по реке забвения в океан вечности.
В ментовке:
«Ну вот! Специалисты не пропадают!» — не сказал, но подумал Туфлица, когда узнал, что, уехавший в Москву полковником Хагенбрудер вернулся генералом.
Туфлица по возвращении Хагенбрудера — бывшего своего шефа — стал ощущать, как возвращается к нему утраченное было достоинство профессионала. Служба под началом недалёкого эмвэдэшника Холоши, казалось, окончательно поставила крест на судьбе некогда ловкого оперативника. И теперь Туфлица с надеждой воззрился в будущее. Хагенбрудер его ценил. И коль вернулся, значит, возродятся старые органы, в которых и для него, майора Туфлицы отыщется место.
Ремарка на полях романа:
В каждом из нас есть некая камера, где накапливается фонд наших поступков. И чем праведнее они, тем выше проба обеспечения этих деяний. Однажды банк переполняется, лопается по швам и из него вытекает либо злато–серебро и драгоценные камни, либо что подешевле, или вовсе нечто чёрное и зловонное.
А по небу шла женщина, облачённая в солнце. Под ногами её стояла луна, а на голове её была корона из двенадцати звёзд.
Беременная, она кричала от мук родовых.
За нею следовало чудовище — огромный красный дракон о семи головах и десяти рогах. А на каждой голове диадема.
Хвост его смёл наземь треть звёзд небесных.
Стал он перед рожающей, дожидаясь, чтобы сожрать младенца.
И родила он чадо мужеского полу, которому назначено было управлять народами железной рукой.
И тот же час взят был этот ребёнок и отнесён Богу на престол Его.
А роженица бежала в пустыню, куда было указано ей Богом, чтобы очиститься. И там о ней заботились в течение тысячи двухсот шестидесяти дней.
— А я и тут увидел намёк, — прервал Кусоко.
— Да, тут много кое–чего просматривается. Всё, сказанное имеет параллели в нашей истории.
— Так вот, в этой солнечной бабе я увидел Россию, преследуемую красным змием, коммунизмом то есть.
— Монголы тоже были красные. Орда на красных конях пришла. И фашисты под красными знамёнами воевали. Да и любая война красной рекой течёт.
— Поэзия!
— А я думал, что следователи не способны на подобное толкование Слова.
— Неспособны. Ты прав. Это я под воздействием рассказа.
А ведь это благодаря женщине человечество способно любить! Вовс.
Вид сверху:
— Слушай, кто это? Приземистый, всё время суетится? Куда не гляну — всюду он. Прямо глаза намозолил.
— Не обращай внимания, свой человек.
— Что значит, свой?
— Мой земляк.
— А что ему тут надо?
— Он роман сочиняет.
— А, по–моему, он подсматривает за нами.
— Не без того.
— То–то же! Я заметила, когда была в душе.
— И что ж ты увидела такого?
— Он заглядывал в щёлку.
— Такая у него работа.
Психома
Я знаю, что потом я наверстаю то, чего не успел в этот раз. Теперь. Побываю в Индии. Постою в брызгах и рёве ниагарской воды. Переночую в палатке зимовщика, но не на льдине, а в Антарктиде. Я хочу прогуляться по цитрусовой роще, испить кокосового молока, еще теплого от солнца, под которым орех этот созрел и был снят сборщиком лично для меня. Я желаю насладиться пением страуса.
На теперешней Земле эти птицы не поют. И правда, здесь многое изменилось в худшую сторону. Сама Земля теперь скорее космическое тело, нежели живое существо. Но там, в мире, который я называю ПОТОМ, где всё прекрасно, поскольку незыблемо совершенствуется и нетленно, страусы не только поют, но и летают.
Они, эти птицы, так похожи на больших красивых женщин!
Там всё живое, когда хочет, летает. Более того, там — в ПОТОМ — всё живое говорит на одном, едином для всех языке и потому хорошо понимает самоё себя. Птицы понимают зверей. Звери — людей и рыб. Со всеми ними говорит человек. Для них там он отнюдь не венец творения. Они его не боятся, а он их любит.
