— Твои бы слова до Бога!
— Вот все вы апеллируете к Богу. Всё в Его руце, не так ли? Тогда почему не вернёт Он мне Таму?
— Ты согрешил смертно.
— Я согрешил с горя, в отместку. Но зачем Он позволил, чтобы убили Таму?
— Не суди, ибо не судья ты!
— Где милосердие, где Его любовь?!
— Он испытывает нас, Он же и наказывает нас, когда любит.
— Зачем такая любовь?!
— Замолкни! Стань на колени! А ещё лучше прострись ниц и моли о прощении. Червь ты, грязь, пыль. Нет у нас права, чтобы судить родителей. А уж чтобы судить Его тем более!
— Прости, Терентий. И помолись за меня. Я не умею и не знаю молитв.
— Давай, детка, вместе это сделаем. Повторяй за мной: Святый Боже! Святый крепкий! Святый бессметный! Помилуй нас!
И тогда Ангел, стоящий на море и на суше, поднял десницу к небу и поклялся именем Живущего вечно, Который создал небо и всё, что на нём, землю и всё, что на ней, море и всё, что в нём: «Время кончится, как только вострубит седьмой Ангел. Как только он изготовится возгласить трубой, откроется тайна Господня как то объявил Он некогда слугам своим — пророкам!»
А голос, идущий с неба, велел мне: «Пойди, возьми раскрытую книгу (свиток) из руки Ангела, стоящего на море и на суше!»
И я приблизился к Нему и сказал: «Дай мне книжку!» Он же ответил: «Возьми и съешь её. Она будет горька во чреве твоём, но в устах твоих окажется сладкой, как мёд!»
И взял я книжку из руки Ангела и съел её. И была она в устах моих сладкой, как мёд, но в желудке моём от неё было горько.
И сказал мне Ангел: «Тебе надлежит снова пророчествовать о народах и племенах, и языках, и царях многих».
Что я и пытаюсь делать в книгах своих. Автор.
«Убийство птицелова» — такое название было бы очень уж односторонним.
Выдающиеся люди, чаще всего незаконнорожденные. Автор.
Уличный разговор:
— Римская мама.
— Кто такая?
— Волчица.
Если дверь откроется сама по себе, то это обязательно что–то да значит.
Из беседы за стойкой бара:
— Вот живут двое: он и она. И кажется им, что они готовы ко всем неожиданностям. Так и живут, заблуждаясь. Вся наша жизнь — иллюзия. Но стоит лишь появиться проблемам, как взаимолюбящие — он и она — перестают понимать друг друга, доверять и верить…
— Что ты имеешь в виду?
— Сумасшествие, безумие.
— Ничего себе проблема. Нельзя ли полегче?
— Можно. Я добрый. Могу что–то и попроще предложить. А вот эта особа, она пощады не знает.
— Что ещё за особа?
— Судьба!
Там же:
Я спрашиваю. Вот если среди десяти куцапов окажется один абориген, как ему будет житься. Отвечает — хорошо!
А если, спрашиваю, один куцап очутится среди десятка аборигенов, как ему будет? Отвечает — плохо будет ему.
Ну и что нам теперь делать?
Наглец и глазом не моргает: делать, мол, нечего. Раньше вам надо было думать. Не надо было нас пускать назад.
Там же:
— Куда звонишь?
— В «Черномурку»?
— Что тебя с нею связывает?
— Пожизненный гонорар. Я название им придумал, вот они и платят мне ренту.
— Собаки — дуры! — авторитетным тоном говорил в трубку Винодел. Рыжий в белую поперечину его хвост упруго подрагивал. — Они в людях не разбираются. Они бездумно перенимают характер хозяина. — Кот рассмеялся, распахнув розовый до самой гортани зев. — Мой приходит укушенный. Ругается. Неохота ему идти под уколы. Я подождал, пока успокоится, и говорю: «Иди, голова садовая; собака — разносчик всяческой заразы». Он было дёрнулся со мною спорить. Но я включил во всю мощь силу внушения. Да ещё и разъяснил ему, что ходить к людям не своего круга, да ещё по вечерам, да ещё туда, где собак держат, — глупость. Дурость. Недомыслие. Собаки делают то, что хотели бы сделать сами хозяева, но по какой–то причине не могут: стесняются, боятся, сомневаются.
Пошел–таки, получил свои уколы в разные места, но выводов не сделал. Ему, видите ли, надо для творчества общаться с самыми разными слоями населения, чтобы достоверности не изменить. Хотя я ему всё время талдычу: «А воображение тебе для чего?!» Всё без толку! Поэт!
Дан же мне посох, подобный жезлу, и сказано было: «Обмерь храм Божий и алтарь и сочти преклоняющихся в нём. Внешний же двор храма не трогай, ибо дан был он во владение язычникам. Сорок два месяца будут они попирать святой град. А я дам волю двум свидетелям моим. Будут они пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней, облеченные во вретище (дерюгу)
