— Понятно. А официальная версия?
— Ну, а для всех я вроде при картографической службе. Я же здесь воевал. — Таиров вспыхнул. Ему все равно неприятно было об этом говорить. — Вы здесь не один этим вопросом задаетесь. Все видят, что я ни черта не делаю, а генералом только числюсь. Я ведь поставил условием, что они мне платить ни копейки не будут. Потребовал только, чтобы обращались ко мне по званию, ну и относились соответственно. — Таиров посмотрел на меня. — Хотя объяснить все это в России — ну, если мы туда когда-нибудь вернемся — все равно будет непросто.
Ход его мысли был понятен, и я вставил свою реплику:
— Я не из военной контрразведки и вообще не военный. Моя задача — попытаться узнать про вас и придумать, как вытащить вас отсюда. Так что если вы хотите того же…
Таиров снова вспыхнул. Внешность славянская, а темперамент восточный.
— Ты что?! Чего еще я могу хотеть?
— Тогда давайте друг другу поможем, — сказал я. — По рукам?
Рука у генерала была крепкая, рукопожатие коротким и конкретным, без лишних эмоций. Как много все-таки дает тактильный контакт.
— Поедем в город? — спросил Таиров.
— Сейчас. У меня еще одна проблема. — Я рассказал о похищении ребят и показал знак, нарисованный Димычем. — Если это такой расстрельный домик, я хотел бы осмотреть двор.
— А как фамилия твоего перца?
— Он тогда был сержантом, да и я не уверен, что в вашей дивизии. Дмитрий Караман.
— Нет, не знаю такого. Ну, пошли, посмотрим!
Мы вышли во двор. Талибов в нем уже не было. Я слышал мерное перестукивание двигателя — наверное, греются в машине.
— А скажите мне такую вещь? — спросил я Таирова. — Зачем нужно было меня поднимать среди ночи и потом мурыжить здесь до утра? Фактически на улице, а я, сами видите, в каком состоянии. Не проще было поговорить в городе?
Лучше бы я не спрашивал.
— Это я уже потом надумал сначала поговорить, — признался Таиров. — Ты не обижайся, Павел! Я ночью тем урюкам, когда они доложили, что на месте, ну, что-то у меня в голове промелькнуло. Короче, я им по рации сказал, чтобы пока ничего не делали. А утром, как встал, вот приехал. Не обижайся!
— Да какие здесь могут быть обиды!
Действительно, какие? Сначала стреляем, потом спрашиваем, кто идет.
Мы обошли весь двор. Пара ям здесь явно была, но уже старых, поросших зеленой, несмотря на зиму, травой. Новая могила была только моя, незаконченная.
3
Я провел в галерее детских рисунков еще пару часов. Таиров не хотел, чтобы нас видели вместе — и был прав. Так что он уехал, обещав послать летучую бригаду, чтобы отвезти меня обратно в мечеть. Мы договорились, что он подъедет ко мне ровно в восемь вечера.
Куда же делись мои ребята? Если бы они думали, что их убьют, они написали бы что-то более значимое. Попрощались бы с близкими, сообщили бы имена или приметы людей, которые их похитили. Так нет же! В том, что Димыч нарисовал любимую эмблему, был просто вызов. Вызов обстоятельствам и подбадривание себя. Он же из славных ВДВ — а десантники и не из таких передряг вылезали!
Я снова подошел к его образцу детского рисунка. Он не побоялся нарисовать эмблему ВДВ, почему же не оставил никаких других сведений? Я стал внимательно смотреть вокруг. И нашел то, что искал. Пониже крутым легато была нарисована углем траектория ракеты, врезающейся в колонну машин. Но еще ниже было нацарапано «пайса». Все верно! На всех четырех стенах единственными словами были две строчки арабской вязи. А здесь по-русски было четко написано «пайса». Как я раньше этого не заметил?
Что же это значило? Похоже, что ребятам сказали, что за них потребуют выкуп. Только в первый день почему-то не сумели, а потом нагрянули талибы. Хорошо бы так! Всегда приятнее, когда действия противника вписываются в понятную схему.
За мной приехал тот же патруль, который меня сюда привез. Только теперь агрессивности талибы не проявляли. Одно дело везти человека на расстрел, другое — с расстрела! Они даже разрешили мне остановиться у лотка бакалейщика. Война — не война, оккупация — не оккупация, а базар работал, как в любое другое время. Я накупил кучу разных сладостей к душеспасительным чаепитиям: конфет, орехов, изюма, кураги, какой-то выпечки… Мои конвоиры ломаться не стали и с удовольствием угостились от всего. Трое из четверых были совсем мальчишки — лет по пятнадцать, от силы шестнадцать.
