— Дети остались?
— Дочь. Невеста уже. Красавица, вся в мать, также меня ненавидит. Я-то и бываю у нее не чаще чем раз в год, на день ангела, безо всякой радости для обоих.
— Нехорошо это.
— Бросьте, коллега. У вас у самого отношения с сыновьями... не очень. В каждой семье свои трудности. Не имея семейных обязанностей, я занялся купеческими и финансовыми гешефтами. Батенька умер, брат обрадовался, что стал я на путь истинный, начальный капиталец подкинул. Ну, я и соединил французские возможности, знания из Сорбонны и непредсказуемый русский характер. Местные меня не сразу раскусили. Есть закон такой, всеобщий: если у меня изрядно денег прибавилось, обязательно где-то столько же убавилось. А хозяину этого «где-то» обидно бывает. Французы меня посадить не смогли — они до моих финансовых маневров даже наказание за такие дела не придумали. Но лавочку прикрыть пришлось и на пару лет в Англию переехать, чтобы очи не мозолить. Там я тоже поработал по французской схеме, потом посчитал недурственные остатки от продажи активов и решил — хватит.
— А воздухоплавание?
— Во Франции больше на чужие потуги смотрел. В Англии первый раз на аэростате поднялся. Помню, папенька все меценатством себя увековечить пытался, художникам-поэтам и прочим проходимцам деньги давал. Двое из них в известные выбились, да только никто их с Самохваловыми не связывает. Ну, я и решил, чем ассигнации на сторону рассыпать, лучше свое большое дело финансами подкрепить. Воздушные шары давно изобрели, поставить мотор и принудить пузырь против ветра плыть — невелика заслуга. Вот я и выбрал аэроплан.
Петя оперся о парапет.
— Возведите очи горе, Александр Федорыч. Что там? Облака и одинокая чайка. Не верю, что аэростаты воздух заполонят. Помните, Менделеев посмеивался, что аэроплан мощность мотора на подъемную силу растрачивает. Прав наш академик, да правота его узкая — на малых аппаратах и скоростях. Я верю, что наш «СаМоЛет» когда-нибудь покроет сто миль за час.
Можайский иронически приподнял бровь.
— Зря не верите. Выхода другого нет. Помните, что я вам про Коктебель рассказывал? Там только узнал, что наш главный враг — ветер, а не земная тяжесть. Меня на высоте трех десятков аршин так мотало бризом, что едва кости собрал. А в гондоле шара меня подняли на версту. В вышине шквал такой, что, будь он на море, вы бы, адмирал, паруса убрали, люки задраили и Бога молили о пощаде. Сей шторм на воде — редкость, а наверху — обыденность. Поэтому выход один — рукотворная струя должна в крылья бить куда сильнее. Тогда обычный ураган самолету не страшен. Теперь об аэростате. Какую полезную нагрузку вы своему снаряду планировали? Тридцать пудов? Так представьте шар, который сможет подобный груз поднять, еще моторы, пропеллеры, топливо — дополнительный объем оболочки страшно вообразить. Какая же мощь нужна, чтобы огромный пузырь мог скорость набрать и с ветром сражаться. Вот представьте себя на корабле, который на машине против сильного ветра на всех парусах идет, и нет никакой возможности паруса убрать или зарифить? Хорошо, если машина удержит от сноса на скалы.
— Точно подмечено. Даже голый рангоут с такелажем знатную парусность имеют, они против ветра идти серьезно мешают.
— Вот. Аппарат легче воздуха сделать проще, но будущего у него нет. Стало быть, аэроплан мы должны первыми построить. Чтобы слово samolyot на всех языках звучало как название летательных приборов, a airplane забылось со временем.
Королевство Польское и Княжество Литовское, ненавязчиво проглоченные Россией в результате разделов Речи Посполитой, представляли собой заповедную зону дворянской вольности, немыслимой в других частях Империи. Несмотря на явное неприятие шляхтой российского главенства, открытую поддержку наполеоновской интервенции и многочисленные антирусские бунты, в Литовском генерал-губернаторстве дворянские привилегии местных «рыцарей», произраставшие еще из средневековых традиций, не ущемлялись до конца.
Трудно объяснить неисповедимые движения души Самохвалова, решившего разместить первый испытательный полигон в Логойском повете, но один резон просматривался бесспорно: здесь сохранялись уголки самовластия, где обо всем нужно было договариваться лишь с одним хозяином. Множественность начальников на каждом кусочке российской земли — вечный бич купцов и фабрикантов. Отъехав от Питера или Москвы на большое расстояние, попадаешь в лапы к губернскому и уездному начальству, будь добр подружиться с полицмейстером и главой жандармерии, не ссорься с местным прокурором и товарищем прокурора. Нельзя прогневить предводителя местного дворянства и земских авторитетов, ибо вся местечковая знать окажется настроенной против и начнет ставить палки в колеса. Не дай Бог, что покажутся недостаточными пожертвования на храм: из очередной проповеди прихожане узнают, что поджог антихристова завода есмь не грех.
