Прежде всего, Фромма можно упрекнуть в том, что он некритически подходит к свидетельствам, отбирает лишь те из них, которые подтверждают его трактовку Гитлера. Он корит одного из историков за использование не вызывающих доверия свидетельств и критикует ортодоксальных психоаналитиков за подгонку материала под свои схемы, вроде обязательного эдипова комплекса. Но «злостная инцестуозность» в раннем детстве ничуть не достовернее эдипова комплекса, а с нею связаны практически все построения Фромма. Критически следует относиться и к тем фактам, которые приводят бывшие приближенные фюрера. После краха режима они стали создавать образ «демонической» личности, отдававшей иррационально жестокие приказы: генералы оправдывают этим свои поражения, деятели режима перелагают на Гитлера ответственность за преступления, в которых они соучаствовали. Нам неплохо знакомы такого рода ссылки на «культ личности», с помощью которых большая часть ответственности перелагается на «отца народов», тогда как все прочие оказываются лишь исполнителями приказов. Вожди, конечно, были преступными в обоих случаях, но ответственность они разделяли с людьми, у которых не было никаких психопатологических отклонений, не говоря уж о «демонизме», — последнего они не замечали за своими «вождями», пока им служили (либо пока те действовали в общих для всей верхушки интересах). О «безумии» вождей начинают говорить после их свержения или смерти.
Всякая схема узка и позволяет выявить только какую-то сторону явления (в этом, впрочем, и достоинство любой модели). Для Фромма личность человека в огромной мере определяется бессознательными страстями, образующими характер: все подчинено какой-то доминирующей страсти, в случае Гитлера — деструктивности. Однако, надо заметить, бессознательная система установок и ориентаций человека является значительно более сложной. Представитель когнитивной психологии, например, включил бы в нее не только страсти, но также определенный набор мыслительных установок, клише, накопленных данным индивидом знаний. В случае Гитлера это привело бы, видимо, к более достоверной картине, где национализм связывался бы не со «злостной инцестуозностью», а ксенофобия не выводилась бы из нарциссизма. Ненависть Гитлера к евреям и славянам, коммунистам и социал-демократам была не одной лишь индивидуальной патологией, она коренится в социальной «патологии», в идеологии, имевшей в Германии давние истоки и обострившейся после поражения в войне, Версальского договора, экономического кризиса.
Фромм готов признать наличие значительных интеллектуальных способностей у Гитлера, но они оказываются в полном подчинении у бессознательных деструктивных желаний. Вряд ли такая личность была бы способна пробиться к власти и долго ее удерживать. Значительно большей была роль холодного расчета. Не спонтанная ярость, как полагает Фромм, толкнула Гитлера на войну с Польшей, а тем самым и на мировую войну, — планы ее уже были разработаны, когда Гитлер ставил вопрос о «данцигском коридоре». То же самое можно сказать о многих других решениях фюрера, которые Фромм относит исключительно к влиянию иррациональной деструктивности.
Фромм верно замечает, что Гитлер не является каким-то уникальным индивидом, что людей с подобными чертами характера имеется немало. Тогда возникает вопрос: есть ли вообще нужда в учении о характере как индивидуальном ответе на экзистенциальные противоречия, который, к тому же, дается в раннем детстве? Конечно, корни деструктивного поведения заметны уже в детстве и юности Гитлера. Он был озлобленным на весь белый свет, был переполнен мстительной ненавистью. Но таких молодых людей было много в европейских столицах начала века, они пополняли ряды и революционеров-террористов, и националистических группировок, и просто преступного элемента. После войны они насчитывались уже десятками тысяч — выбитые из гражданской жизни, привычные к крови, готовые решать все вопросы с помощью оружия и рвущиеся к власти. Из них формировал свои легионы Муссолини, они были костяком многочисленных правых союзов в Германии. Вряд ли Гитлер сильно отличался психологически от этой массы. Социальной психологии хорошо известна следующая закономерность: когда группа испытывает чувства беспокойства, страха, ненависти, то она выталкивает в свои вожди тех, у кого эти чувства наиболее ярко выражены. Будучи своеобразным медиумом, Гитлер был носителем не только собственной деструктивности, на него проецировались страх и агрессивность масс. Индивидуальная «некрофилия» Гитлера представляет интерес лишь потому, что у него имелась предрасположенность к роли вождя в таких условиях, ибо деструктивный характер развился у него ранее.
