Рано утром 6 апреля отряд продолжил движение. Лишь один корабль — подводную лодку «Рысь», получившую повреждения корпуса, пришлось отправить обратно в Гельсингфорс. И снова «Андрей Первозванный» вступил в противоборство со льдом: удар кованым форштевнем, еще и еще, пока не побежит по ледяному полю змеистая трещина. Затем линкор входил в нее, раздвигал лед громадным корпусом. Галлер следил за курсом, когда нужно — стопорил машины, разворачивал корабль, чтобы проложить путь в нужном направлении. Но вот «Андрей Первозванный» вошел в торосы, сначала замедлил движение, а потом и стал. На мостик поднялся Паттон, посмотрел вокруг. «Надо ждать „Ермака“, — подвел он итог. — Самим не выбраться…» Но Галлер продолжал бросать корабль в атаку на льдину. «Разобьем, — загадал он, — все будет хорошо. И дома, и с Надей — все кают-компанейские запреты ныне в прошлом…»
Часа три отряд стоял, ожидая, когда линкор преодолеет ледяной барьер. Преодолел… К 19 ч 7 апреля подошли к Родшеру. Здесь снова вошли в тяжелый лед. Уже темнело, и Паттон приказал прекратить движение. На корабли передали: «Беречь уголь». Напоминание своевременное — в поход выходили с минимальным запасом топлива. Около девяти вечера показались идущие с востока «Ермак» и крейсер «Рюрик». Они пришли на помощь второму отряду, несмотря на то что попали под обстрел шестидюймовых орудий белофинской батареи с острова Лавенсари.
Утром 8 апреля подошел «Ермак», обломал лед вокруг кораблей. Отряд двинулся вслед за ним на восток, огибая остров Гогланд с севера.
Не раз еще корабли, в том числе и линкор, оказывались затертыми во льдах. Но «Ермак» освобождал их снова прокладывал дорогу в ледяных полях… 10 апреля утром отряд вошел на Кронштадтский рейд. «Поздравляю, Лев Михайлович, вот мы и дома, — расчувствовавшийся Паттон жал руку. — Спасибо за службу. „Андрея“ вели умело, разумно. Смотрите-ка, вывели же Гельсингфорса все шесть линкоров, все крейсера!»
Что дома — это чувствовал и Галлер. Сюда, пожалуй немцам не дойти, а появятся — получат должный отпор Легче стало на душе, спокойнее. Теперь организовать на линкоре службу, отправить в казарму солдат, рабочих, что шли на корабле из Гельсингфорса, навести порядок. И в Петроград — что-то давно не было вестей от сестер и отца. От Нади. Хоть и разбил «Андрей» ту льдину…
Наконец Петроград, Эртелев переулок, 9. Он легко взбегает на третий этаж. Дверь с давно не чищенной медной табличкой «Инженер М. Ф. Галлер». Теперь дернуть за ручку звонка…
Долго сидели за овальным столом в гостиной Лев Михайлович, отец и сестры Антонина и Евгения, рассказывали друг другу обо всем, что было в минувшие полгода. Завтра все они пойдут на Смоленское лютеранское кладбище, где рядом с дедом похоронили умершую в марте мать. Сестры тихо плачут, и Лев Михайлович встает, обнимает, целует в мокрые глаза. Но мать — не единственная потеря. Уехали за границу двоюродные братья. До сих пор — ни одного письма. «И еще одна печаль, Левушка, — Женя протягивает конверт. — У нас была Надя, перед отъездом в Париж, к Дягилеву…» Лев Михайлович молча берет конверт, прячет в карман тужурки. Читать письмо на глазах сестер и отца он не в силах. Потом, у себя в комнате, достанет из конверта голубоватые листки и ощутит легкий знакомый запах духов. Быстрые, летящие строки. «Милый, не могу здесь. В этом ужасе. По ночам в дома врываются какие-то люди, говорят — анархисты. Уезжают в Париж Синягины. Ты их знаешь. Тоня (не сердись, я в эту зиму познакомилась с твоими милыми сестрами) учила немецкому их племянника, Коку. Я жду тебя в Париже. А когда все успокоится — вернемся в нашу квартиру на Николаевской. Жду…»
На следующий день Галлер побывает с сестрами на кладбище, положит еловые ветви на могилу матери — цветов нынче в Петрограде нет. Проводив отца и сестер, доедет в переполненном трамвае до Николаевской. Вот и дом № 68. На третьем этаже три ее окна, а этажом ниже жили Синягины. Он даже как-то побывал у них. Хозяин дома, известный всему Петербургу библиофил, показывал удивительнейшие, редчайшие книги, собрание гравюр. Впрочем, что ему Синягин. Увидит ли он когда-нибудь Надю?
