— Du sollst nicht zuhören[192], — шепнула Ада немцу-таксику, опуская его Марине на колени под «Скверных детей». — On ne parle pas comme ça devant un chien[193], — добавила Ада, не смея взглянуть на Педро, который тем не менее поднялся, расправил трусы между ногами и, скачком в духе Нуржинского>{70}, опережая Аду, плюхнулся в бассейн.
Была ли она в самом деле красавица? Была ли она то что называется привлекательна? Все в ней раздражало, причиняло муки. Глупая девчонка убрала волосы под резиновую шапку, от чего шея приобрела какой-то незнакомый, полубольничный вид при нелепо торчавших прядках и хвостиках, словно теперь она сестра милосердия и о танцульках больше речи нет. На выцветшем, голубовато-сером цельном купальнике жирное пятно, на одном боку дырка — похоже, прогрызенная какой-нибудь плотоядной гусеницей, — и сам купальник коротковат, явно стесняет движения. От нее пахло отсыревшей тканью, подмышечной порослью и, как от безумной Офелии, водяными лилиями. Ни одна из подобных мелочей не вызвала бы Ваново раздражение, будь они вдвоем и наедине; но присутствие рядом этого самца-актеришки делало все вокруг мерзким, непереносимо нудным. Вернемся же к краю бассейна.
Наш молодой человек, будучи исключительно брезглив (squeamish, easily disgusted), не имел ни малейшего желания плавать в нескольких кубических метрах хлорированной лазури («подсиненной ванночке») одновременно с двумя другими пловцами. В Ване решительно не было ничего от японца. С душевным содроганием вспоминался ему бассейн в их школе, эти сопливые носы, прыщавые тела, невольное соприкосновение с омерзительной мужской плотью, подозрительные пузыри, взрывавшиеся, точно крохотные химические шашки, и особо, особо — тот тихенький, пронырливый, наглый и совершенно омерзительный каналья, который тайно мочился, стоя по горло в воде (и, Господи, как же он избил его тогда, хотя тот Вэр де Вэр был старше на целых три года).
Ван старался держаться подальше, чтоб до него не долетали брызги, вздымаемые резвившимися и фыркающими Педро и Филом в разившей вонью ванночке. Внезапно пианист, показавшись из воды и в подобострастной улыбочке обнажая жуткие десны, попытался втащить в бассейн и Аду, разлегшуюся, вытянув ноги, на кафельном краю, но та увернулась от его отчаянной попытки схватить ее, вцепилась в огромный оранжевый мяч, только что выловленный ею из воды, и им, как щитом, отпихнула Фила, а мяч кинула Вану, который отбил его в сторону, отвергнув презент, отклонив привет, отринув призыв.
Теперь уже волосатый Педро, выбравшись на край бассейна, принялся заигрывать с этой жалкой девчонкой (надо сказать, его пошлые ухаживания мало ее трогали).
— Ваша дырка должен ремонтирасьон! — говорил Педро.
— Qui voulez-vous dire[194], Господибожемой? — проговорила Ада, вместо того чтобы наотмашь влепить ему по физиономии.
— Разрешить контактир ваш чудный проникалий? — не унимался этот идиот, суя мокрый палец в дырку на ее купальнике.
— Ах, это (подергивает плечом, подхватывая при этом упавшую бретель). — Ерунда какая. Еще как-нибудь надену новый потрясающий бикини.
— Еще как-нибудь — а Педро уедет?
— Какая жалость, — проговорила Ада. — А теперь подите, как послушный песик, принесите мне «коку»!
— Е tu?[195] — спросил Педро Марину, проходя мимо ее шезлонга. — Еще коктейль?
— Да, дорогой, но на сей раз с грейпфрутовым, не с апельсиновым соком и чуть-чуть zucchero[196]. (Вронскому) Не понимаю, почему на той странице я говорю так, будто мне лет сто, а на этой, будто всего пятнадцать? Если это ретроспекция — а это, я полагаю, ретроспекция (после «ц» у нее шло едкое «и») — тогда Ренни, или как его там, Рене, не должен знать то, что он вроде бы знает.
— Он и не знает! — воскликнул Г.А. — Это такая неявная ретроспекция. В общем, Ренни, любовник номер один, разумеется, не в курсе, что она пытается избавиться от любовника номер два, а в это время героиня только и думает, осмелится она или нет продолжать встречаться с любовником номер три, с почтенным фермером, понятно?
— Ну это что-то сложновато (sort of complecated), Григорий Акимович! — проговорила Марина, потирая щеку, ибо всегда стремилась, из чистого самосохранения, не высвечивать наиболее
