Воспринимаемые события можно считать одновременными, если они вписываются в единый объем внимания; аналогично (коварное сравнение: неустранимое препятствие!) можно визуально завладеть единицей пространства — хотя бы тем ярко-красным кольцом вокруг крохотного автомобильчика фарами вперед на белом поле; там одностороннее движение, но я неистовым coup de volant[531] туда свернул. Знаю, релятивисты, в оковах своих же «световых сигналов» и «дорожных часов», попытаются опровергнуть мысль об одновременности в космическом масштабе, но давайте представим себе гигантскую руку, большим пальцем уставленную в одну звезду, мизинцем в другую, — разве не касается она обоих звезд одновременно? — а может, осязательные совпадения еще более обманчивы, чем зрительные? Дам-ка задний ход, не туда меня понесло.
Такая засуха нагрянула на Гиппон в самые плодотворные месяцы епископства Августина, что пришлось заменять водяные часы песочными. Августин определял Прошлое как то, чего уже нет>{171}, а Будущее, как то, чего еще нет (на самом деле будущее — это фантом, принадлежащий к иной категории мысли, коренным образом отличной от категории того самого Прошлого, которое вот только что, по крайней мере, было здесь, — куда я сунул его? В карман? Но сами поиски уж стали «прошлым»).
Прошлое неизменно, неощутимо и «не-вспять-посещаемо» — эти понятия не годятся для той или иной доли Пространства, представляющегося мне, скажем, белой виллой с белоснежнейшим (новейшим) гаражом при семи разновеликих кипарисах, от высоченного Воскресенья к коротышке Понедельнику, надзирающих за частным шоссе, которое, петляя сквозь низкорослые дубки и заросли вереска, спускается к общедоступному шоссе, соединившему Сорсьер с магистралью на Монтру (до которого по-прежнему сотня миль).
Теперь перейду к рассмотрению Прошлого как свода чувственных данных, — не разжижения Времени, подсказываемого древнейшими метафорами, олицетворяющими эволюцию. «Ход времени» — это всего лишь плод воображения, не имеющий объективного аналога, но легко вызывающий пространственные аналогии. Он наблюдаем лишь «задним видом» — тенями и призраками, кедрами и лиственницами, беззвучной гурьбой откатывающихся назад: неизбывный ужас убывающего времени, éboulement[532], оползни, горные дороги с вечным камнепадом и вечными дорожными рабочими.
Мы создаем модели прошлого, затем используя их в пространственном смысле, чтобы материализовать и измерить время. Приведем известный пример. Замбр, затейливый старинный городок на реке Миндер близ Сорсьера, что в кантоне Вале, мало-помалу растворился средь новейших построек. К началу этого столетия городок уже настолько обновился, что радетели охраны старины решили действовать. Ныне после долгих лет тщательной реконструкции перенесенный на противоположный берег Миндера новый старый Замбр (с крепостью, церковью и мельницей) стоит там отдельно, на расстоянии моста, от модернизированного городка. Так вот, если заменить пространственный взгляд (с вертолета) временным (в ретроспекции), а материальную модель старого Замбра мысленной моделью того, каким тот был в Прошлом (скажем, году в 1822), то окажется, что современный городок и модель старого уже не две точки в одном месте и в разное время (в пространственной перспективе они как раз одновременны, но находятся в разных местах). Пространство, в котором концентрируется современный городок, есть непосредственная реальность, в то время как пространство его ретроспективного образа (не смешиваемого с материальной реставрацией) сияет в воображаемом пространстве, и не существует такого моста, которым можно было бы из одного городка проникнуть в другой. Иными словами (как говорится, когда и автор, и читатель безнадежно увязают под конец в месиве мыслей), создавая в уме (а также на берегу Миндера) модель старого городка, мы помещаем ее в пространстве, только и всего (или, по сути, вытаскиваем ее из собственной стихии на брег Пространства). Потому-то термин «одно столетие» ни в коей мере не соответствует стальному, протяженностью в сто футов, мосту между современным городом и городом-моделью, и
