Рощин, прекрасно знающий конструкцию пилот-ложементов любых типов, быстро разобрался в системе аварийного сброса амортизационного каркаса. Ему потребовалось меньше минуты, чтобы освободить пилота из плена деформированных дуг. Расстегнув страховочные ремни, он подхватил незнакомца за специальные лямки порванного в нескольких местах скафандра, и оттащил его в сторону.
— Ну, живой?
Тот лишь кивнул в ответ, попытался сгоряча встать, но не смог.
— Лежи! Я сейчас!
Вадим хотел связаться с Кайлом и Крабом, но его опередили трескучие очереди: оба андроида вели огонь из укрытий.
Проклятие… Дикие сервы!
Под склоном холма, справа от Вадима, громыхнули три разрыва.
Незнакомец пошевелился, затем хрипло выдавил:
— Рощин, отводи своих сервов… Я прикрою нас маскирующим полем…
Вадим не стал спорить. Ситуация не располагала. Отдав мысленный приказ Кайлу и Крабу, он дождался появления андроидов и добавил, уже вслух, указав на пилота «Х-Страйкера»:
— Несите его! Двигаемся к городу! В темпе!
Через час они остановились.
Столбы черного дыма, отмечавшие места крушения истребителей Роя, остались далеко позади.
— Привал! — тяжело дыша, произнес Вадим.
Андроиды, озадаченные происходящим, тем не менее воздержались от вопросов, давая Рощину отдышаться. Не дожидаясь приказов, они заняли позиции для наблюдения за окрестностями.
Вадим присел подле спасенного пилота.
— Ну, давай знакомиться, — переведя дыхание, произнес он. — Откуда меня знаешь?
— Найджел Гревс, — отрекомендовался тот. — Искал тебя по поручению адмирала Мищенко.
Рощин с недоверием взглянул на спасенного. Староват для действующего офицера.
— Мне кажется, ты лжешь.
— Всегда такой недоверчивый, капитан? Наследственность?
— Не понял… — Вадим поднял взгляд. — При чем тут наследственность?
— Твой отец тоже никому не доверял. Считал, что весь мир против него. Любопытная у вас семейная традиция — называть сына именем отца.
— Так повелось. С давних пор. — Вадиму совершенно не понравилось, что едва начавшийся разговор тут же свернул в сторону от темы.
— Я в курсе. — Найджел с трудом присел. — Еще с первой Галактической. Адмирал Рощин начинал пилотом серв-машины Земного Альянса. Перешел на сторону Свободных Колоний. Стал легендой при жизни. С тех пор возникла традиция — старший сын в семье обязательно становится офицером флота. Вот только твой отец подпортил стройное генеалогическое древо Рощиных.
— Ты знал моего отца?
— Знал. Очень близко.
На лицо Вадима набежала тень внезапных, непрошеных воспоминаний.
— А я практически его не помню. — Слова вырвались как-то сами собой. — Он отправил меня в кадетский корпус, на Элио, а сам остался там… за Вертикалями [59]. Нянчится с эволгами [60]. Ты был его другом?
— Нет, — ответил Найджел. — Скорее — заклятым врагом. Я тот, кто имплантировал твоего отца и воспитал его боевым мнемоником.
Вадим недоверчиво усмехнулся:
— И после этих слов я должен верить, что ты послан сюда командованием флота?
— Именно так.
Рощин пристально посмотрел на него:
— Выкладывай все начистоту. Иначе разговор у нас не выйдет. Я ведь так и не сумел отправить нормальный сигнал на гиперсферных частотах. Как ты меня нашел?
— Ты пытался передать сигнал.
— Этого недостаточно. Я и сам толком не понял, удалось ли мне выйти на энергетическую ткань гиперсферы.
— Для поиска стандартными средствами, действительно, недостаточно. — Согласился Гревс. — Но есть девушка, которая тебя любит. Она помогла мне, хотя и не знала об этом.
— Инга?! Что с ней?! Она…
— Она в порядке. Мне пришлось использовать ее вслепую, ничего не объясняя, я лишь подтолкнул ее в нужный момент, спровоцировав на поиск.
Вадим невольно сжал кулаки. Ему все труднее было сдерживать себя.
— Найджел, это не методы работы офицеров флота!
Гревс прекрасно разбирался в интонациях. Он умел слышать в них целые фразы, не высказанные вслух. Сдержанность Рощина мешала ему, и он привычно, без особого усилия пошел на очередную провокационную игру, чуть приподняв завесу правды, ровно настолько, чтобы вызвать неконтролируемую ответную реакцию.
«Он опасен. Устал, но не сломлен. И опять эта фамильная черта, вероятно неистребимая в генах, — он верит. Верит в любовь, в здравый смысл, в честность отношений, и даже пощечины судьбы не убеждают его в обратном. Балансирует на грани, зачастую оказывается в тупике, заложником собственных принципов, но все равно остается собой. Он может быть циничным, если в цинизме — истина момента. И стоит мне ошибиться — останусь здесь с дыркой в башке. С ним придется быть честным, иначе… никак».
