Абрам Ганнибал - страница 10

Читать бумаги и делать из них выписки, «касающиеся до царствования Императора Петра Великого и из дел о бунтовщике Пугачеве» камер-юнкеру Пушкину разрешалось в специально для этого отведенной комнате на последнем этаже здания Главного штаба. После гибели Александра Сергеевича 10 февраля 1837 года граф Нессельроде получил от Бенкендорфа письмо, в котором говорилось:

«Приемлю честь покорнейше просить ваше сиятельство, не благоугодно ли будет вам приказать доставить ко мне ведомость всем бумагам, документам и рукописям, кои из разных архивов чрез посредство вашего сиятельства были выданы покойному камер-юнкеру двора его императорскаго величества Пушкину»[43].

Шеф жандармов торопился узнать, какими сведениями располагал убитый поэт и какие выписки из архивных документов искать среди его рукописей. «Приказав тотчас после смерти поэта опечатать его бумаги, — пишет И. Л. Фейнберг, — Николай I затем повелел представить ему «все рукописи, касающиеся до истории Петра Великого»[44]. Проработав почти шесть лет в архивах, Александр Сергеевич сделал массу выписок из документов, полагая часть из них поместить в «Историю Петра». Все они исчезли, и следов их пока не обнаружено, возможно, среди них были и документы, касавшиеся Ганнибала.

Николай I, прочитав подготовительные рукописи «Истории Петра», запретил их печатание[45]. Лишь в 1938 году этот неоконченный труд Александра Сергеевича впервые увидел свет.

Получив доступ в архивы, Пушкин твердо знал, что ему требуется отыскать, об этом свидетельствует его письмо Поленову:

«Милостивый государь,

Василий Алексеевич.

Честь имею обратиться к вашему превосходительству с покорнейшею просьбою.

Государь император изволил мне приказать распечатать дело о Пугачеве для составления исторической выписки. В осьми связках, доставленных мне из С. п-аго сената, не нашел я главнейшаго документа: допроса, снятаго с самого Пугачева в следственной комиссии, учрежденной в Москве. Осмеливаюсь покорнейше просить ваше превосходительство дабы приказали снестись о том с А. О. Малиновским, которому, вероятно, известно, где находится сей необходимый документ.

С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть

милостивый государь,

вашего превосходительства

покорнейшим слугою

Александр Пушкин.

28 Августа 1835. СПБ»[46].

В юности Пушкин не осмеливался испрашивать у императора дозволения на допуск к документам, касавшимся событий жизни А. П. Ганнибала, а если бы и осмелился, то, конечно же, получил бы отказ. К тому же тогда он еще не знал, что и где искать. Потом, работая в архиве, он обнаружил очень важную бумагу, касавшуюся А. П. Ганнибала, но всего лишь одну. Справочники и путеводители по архивам начали появляться много позже. Поиск документов требовал глубоких знаний, особого чутья и проницательности. Последними поэт располагал вполне, знания пришли позже.

Дар историка обнаружился у Пушкина рано, он увлеченно читал исторические сочинения, преумножая знания в течение всей жизни. Его сестра О. С. Павлищева вспоминала: «Учился Александр Сергеевич лениво; но рано обнаружил охоту к чтению, и уже десяти лет любил читать Плутарха или «Илиаду» и «Одиссею» в переводе [на французский] Битобе. Не довольствуясь тем, что ему давали, он часто забирался в кабинет отца и читал другие книги; библиотека же отцовская состояла из классиков французских и философов XVIII века, страсть эту развивали в нем и сестре родители, читая им вслух занимательные книги. Отец в особенности мастерски читал Мольера»[47].

На развитие кругозора, редкой образованности, разносторонних способностей юного Пушкина сильнейшим образом повлияла среда, окружавшая его с младенчества. Семейство поэта принадлежало к самой просвещенной части русского общества Александровской эпохи.

П. В. Анненков писал о его отце:

«Сергей Львович и брат его, столь известный Василий Пушкин, получили полное французское воспитание, писали стихи, знали много умных изречений и острых слов из старого и нового периода французской литературы и сами могли бойко размышлять о серьезных вещах с голоса французских энциклопедистов, последнего прочитанного романа или где-нибудь перехваченного суждения. Никто больше их не ревновал и не хлопотал о русской образованности, под которой они разумели много разнообразных предметов: сближение с аристократическими кругами нашего общества и подделку под их образ жизни, составление важных связей, перенятие последних парижских мод, поддержка литературных знакомств и добывание через их посредством слухов и новинок для неумолкаемых бесед, для умножения шума и говора в столице»