Прошла то ли вечность то ли десять минут, врач вернулся и поманил нас с Вайдой за собой, хотя другие ждали дольше. Наверное, это как-то было связано с Фостером.
— Прошу вас, — тихо сказал доктор Гарсия.
Мы пошли за ним через вестибюль в маленький кабинет. Там стоял столик и на нем — пишущая машинка. В темном прохладном кабинете с опущенными жалюзи, стояло кожаное кресло, на стенах и на столе — фотографии доктора с семьей.
Еще там висели различные аттестаты — они показывали, какие медицинские степени получил доктор и какие университеты окончил.
Дверь из кабинета вела прямо в операционную. Девочка-подросток наводила там порядок, ей помогал мальчик, тоже подросток.
На подносе с хирургическими инструментами запрыгало голубое пламя. Мальчик стерилизовал их огнем. Нам с Вайдой стало страшно. В операционной стоял стол с металлическими штуками — придерживать ноги, — и к ним прилагались кожаные ремни.
— Без боли, — сказал врач Вайде, а потом мне. — Без боли и чисто, все чисто, без боли. Не волнуйтесь. Без боли и чисто. Ничего не останется. Я доктор, — сказал он.
Я не знал, что ему ответить. Я так волновался, что был почти в шоке. С лица Вайды исчезли краски, а глаза будто ничего больше не видели.
— 250 долларов, — сказал врач. — Прошу вас.
— Фостер говорил, 200. Это все, что у нас есть, — услышал я собственный голос. — 200. Так вы сами сказали Фостеру.
— 200. Это все, что у вас есть? — сказал врач.
Вайда стояла и слушала, как мы торгуемся о цене ее живота. Ее лицо было бледнее летнего облака.
— Да, — сказал я. — Это все, что у нас есть.
Я вытащил из кармана деньги и отдал врачу. Протянул деньги, и он взял их из моей руки. Положил к себе в карман, не пересчитывая, и снова стал врачом — на все время, что мы там пробыли.
Он не был врачом всего одно мгновение. Как-то странно. Не знаю, чего я ожидал. Но хорошо, что он был врачом все остальное время.
Фостер, конечно, оказался прав.
Став врачом, он повернулся к Вайде, улыбнулся и сказав:
— Вам не будет больно и все будет чисто. Ничего не остается и без боли, милая. Поверьте мне. Я доктор.
Вайда улыбнулась половинчато.
— Сколько уже? — спросил врач у меня, начав показывать на ее живот, но не закончив, поэтому рука его стала жестом, который ничего не добился.
— Недель пять или шесть, — сказал я.
Вайда теперь улыбалась на четвертинку.
Врач помолчал и посмотрел на календарь у себя в голове, затем ласково кивнул ему. Вероятно, календарь ему был хорошо знаком. Они были старыми друзьями.
— Не завтракала? — спросил он, снова начав показывать на живот Вайды, но опять ему это не удалось.
— Не завтракала, — ответил я.
— Хорошая девочка, — сказал врач.
Вайда теперь улыбалась на одну тридцать седьмую.
Мальчик закончил стерилизовать хирургические инструменты и вынес небольшое ведерко в другую большую комнату, соседнюю с операционной.
В другой комнате, кажется, стояли кровати. Я наклонил голову и смог разглядеть в ней кровать — на кровати спала девушка, а рядом на стуле сидел мужчина. Похоже, в комнате было очень тихо.
В тот момент, когда мальчик вышел из операционной, я услышал, как в туалете спустили воду, потом вода полилась из крана, потом вода полилась в туалет, потом снова спустили воду, и мальчик вернулся с ведерком.
Ведерко было пустым.
На запястье у мальчика были большие золотые часы.
— Все в порядке, — сказал врач.
Девочка-подросток, смуглая и хорошенькая, и тоже с симпатичными часиками, вошла в кабинет и улыбнулась Вайде. Такой улыбкой, которая говорила: Уже пора; пойдемте, пожалуйста, со мной.
— Без боли, без боли, без боли, — повторял врач, точно нервную детскую считалку.
Без боли, подумал я, как странно.
— Вы хотите смотреть? — спросил у меня врач, показав на смотровую кушетку в операционной, где я мог сидеть, если мне хотелось посмотреть на аборт.
Я перевел взгляд на Вайду. Она не хотела, чтобы я смотрел, и я не хотел смотреть тоже.
