— Я слышал, вы учились в Берлине?
— Да, очень непродолжительно.
— Довольно долго, — поправляет ее муж, почтмейстер.
— Но никаких вершин я не достигла.
— Еще как достигли! — заключает со своего места аптекарь.
— Фру Хаген преподает, у нее есть ученики, — оповестила собравшихся фру Юлия.
— Да у меня их всего несколько, — признается фру Хаген, которая все время пытается себя умалить.
Почтмейстер объясняет:
— Она начинала как певица, но потеряла голос.
— О! И он к ней так и не вернулся?
— Нет. Это произошло во время пожара. Ее успели вытащить через окно, но она простудилась.
— Ну, не такой уж и большой у меня был голос, — замечает с улыбкой фру Хаген. И, повернувшись к аптекарю, спрашивает: — Вы не захватили с собой гитару?
— Я не смею появляться с ней в вашем присутствии.
— Но я же вас уже слышала.
— Да. При обстоятельствах, кои могут мне послужить оправданием.
— Хм! — саркастически хмыкает адвокат.
— А вы, адвокат, помолчите!
— Ха-ха-ха! Никогда еще меня не лишали слова, какое бы дело ни разбиралось.
— Так-таки никогда?
— Да, я выиграл даже то дело, на которое вы намекаете.
Хольм:
— Выиграл дело! Норвежские законы позволяют зарабатывать на хлеб даже адвокатам.
Слушая их перепалку, судья добродушно посмеивается: эти двое не могут, чтобы не нападать друг на друга. В это время возвращается докторша, и он спрашивает:
— Ну что, фру Лунд, лазили ваши ребята на мачту?
— Они на рыбалке.
— Конечно, подыскали себе очередное смертельно опасное занятие! — поддевает жену доктор.
— Опасность подстерегает все стези наши, — процитировала набожная супруга адвоката.
— А вот мой муж не верит, что с мальчиками может что-то случиться, — объясняет фру Лунд.
Доктор покачивает головой:
— Да, теперь я уже не в счет, теперь для нее на всем свете одни только мальчики и существуют!
Все смеются.
— Между прочим, — говорит доктор, — если у вас зябнут ноги, значит, у вас жар и головная боль. В любом случае это смерть.
— У-у! — поежился кто-то. — Смерть!
— Да, которую все мы желаем избежать, — изрекает как некую мудрость адвокат Петтерсен. — Это так естественно.
Доктор:
— Так уж и естественно?.. У меня сейчас при смерти один девяностолетний старик, только умирать он не хочет. Выглядит страшнее некуда, но цепляется за жизнь. Лекарства, компрессы, еда. Он до того безобразный, грязный и немощный, от него ничего уже не осталось, а вот лежит же у всех на виду. Умирающий зверь, тот хотя бы прячется.
Пастор:
— Да, но человек!..
— А что в человеке такого уж и прекрасного? Ей-богу, нам лучше спрятаться. Человек просто-напросто омерзителен: длинные, толстые, неуклюжие конечности, кое-где волосы, а так кости да мясо, груда материалов, из которых природа взяла и произвольно вылепила гротескное существо. Если взглянуть объективно, какая ж тут эстетика, что в нем красивого?
— А вот фру Лунд красивая! — громогласно восклицает аптекарь Хольм.
На какой-то миг воцаряется тишина, после чего гостиная оглашается дружным смехом: «Ну вы, аптекарь, и скажете!» Сама фру Лунд не знает, куда деваться от смущения, а пасторша краснеет.
Доктор продолжает:
— Посмотрите на птицу, на обыкновенную сороку: прелестное существо, у нее такие грациозные очертания, перья отливают блеском всевозможных металлов. Или посмотрите на цветок, все равно какой: это же чудо от корня и до самого верху. Но человек?..
— Вы все это сочинили специально, чтобы блеснуть остротой своего ума, — бесстрашно заявляет пастор.
Тут снова подает голос супруга адвоката:
— Человек, сотворенный по образу Божию!
Доктор, уже более покладисто:
— Возможно, я слишком грубо выразился. Но у одра больных и умирающих я навидался такого, что, начни я рассказывать, вы бы зажали нос. Привести вам пример? Однажды мне надо было побрить покойника, а поскольку умер близкий мне человек, то я не хотел прибегать к посторонней помощи. При жизни он имел, что называется, презентабельную наружность, но сейчас он был далеко не презентабелен. Намылил я его и принялся брить, обычно он ходил гладко выбритый, так что мне предстояла большая работа. Щеки я побрил запросто, а вот участок над верхней губой пришлось буквально пропалывать, а покойник смеялся. Я не преувеличиваю, бритвенный нож то и дело застревал, и покойник смеялся, это происходило оттого, что кожа под лезвием растягивалась — и снова стягивалась. Ну, разделался я с этим местом, осталось самое трудное, горло с адамовым яблоком. Для того, кто не привык, это самое что ни на есть неудобное и неестественное положение — стоять изогнувшись да еще ни на что не облокотясь. Я, должно быть, взял и оперся на него пальцами, всего на какой-то миг, но этого было достаточно, грудная клетка опала, и покойный сделал глубокий выдох. Боже мой, какой же в лицо мне ударил смрад! В обморок я упасть не упал, просто шлепнулся на стоящий позади стул. Запах был убийственный, этакое адское зловоние трудно себе даже вообразить.
