— Ох, неужели мы и в самом деле такие? — восклицает жена судьи. — Я хочу сказать, неужели мы, люди, настолько презренны и жалки?
Пастор:
— Конечно же, не настолько. Во всяком случае, это важно детям, то, что их мать или отца помянут при погребении добрым словом. А поставьте себя на место детей, если б все было наоборот.
— Все равно бы я в этом не участвовал! — заявил адвокат.
— Так у вас нет детей! — ввернул аптекарь.
— Нет! Нет! — вскричали разом несколько дам. — Пастор прав!
Фру Юлия слабо улыбнулась:
— Пусть и у нас, Гордон, будет так же: пусть произнесут достойную надгробную речь хотя бы ради детей, по крайней мере, выберут то, что заслуживает упоминания.
— Согласен, Юлия! Твое здоровье!
Докторша спрашивает мужа, который сидит напротив:
— Как ты думаешь, где сейчас наши мальчики?
Доктор:
— Опять ты за свое!
— Просто я беспокоюсь, — беспомощно улыбается докторша. У нее очаровательное лицо и белоснежные зубы.
— Наверняка они снова на шхуне и лазают по снастям, — поддразнивает ее муж.
— Мальчишки народ крепкий, — замечает судья.
— Вот и я так говорю! — подхватывает доктор. — Но моя жена не спускает с них глаз.
Старая хозяйка встает из-за стола и, легонечко опираясь о спинки стульев, направляется к выходу. Никто не обращает на это внимания, кроме пасторши, которая прямо побагровела.
Фру Юлии хочется успокоить докторшу:
— Позвоните домой и узнайте, что с вашими мальчиками.
В большой гостиной сервировали кофе с ликерами, но особого веселья это не внесло. Гордон Тидеманн был разочарован: на черта тогда закатывать такие обеды! Из гостей слова лишнего не вытянуть, казалось, ничто не производит на них впечатления. Он решил их больше не приглашать.
Общество несколько оживилось, когда подали виски, у гостей развязался язык, мужчины заговорили громче, но хоть бы кто-нибудь упомянул о главном и очевидном: о празднестве, устроенном в старом дворце, о великолепном приеме, угощении, старинном серебре. Даже доктор, который родился и вырос в состоятельной семье и должен был бы знать толк в подобных вещах, и тот сидел как ни в чем не бывало.
Гордону Тидеманну не приходило в голову, что все вместе как раз и не представляло из себя ничего особенного, а было сборной солянкой, начиная от хорошей еды и нескольких сортов вина и кончая завитушками на купленной по случаю мебели. В этом доме жили новоселы, вытисненные на обоях золотые цветы принадлежали не им. Гордон Тидеманн не бахвалился, не выставлял ничего напоказ, но все у него было благоприобретенным, даже его сдержанность. В сравнении с ним фру Юлия обнаруживала куда больше природных способностей, к тому же она сразу завоевывала симпатии своим врожденным очарованием. Ну а доктор Лунд? Он был уездный врач, а стало быть, не принадлежал к категории преуспевших медиков, которым удалось приобрести практику в большом городе и обставить своих коллег. А если он когда-то и родился и вырос в состоятельной семье, то об этом у него сохранились разве что смутные воспоминания, рутинные же приемы и посещения больных далеко не облагораживали. Жену себе он нашел в местечке Поллен, лежавшем севернее. Она звалась Эстер, была из простонародья, совершенно необразованная, однако по-своему способная и самобытная, к тому же ослепительная красавица и мать двоих подрастающих сыновей. Когда она поднялась и пошла к телефону, все до единого провожали ее глазами.
Почтмейстерша Хаген села за маленькое причудливое фортепьяно, купленное Гордоном Тидеманном за границей и отправленное домой вместе с прочими древностями. Он имел обыкновение извиняться за свой инструмент — «правда, и Моцарту приходилось не лучше». Фру Хаген была крошечным светловолосым созданием, худенькая, немного курносая, ей было около тридцати. Она страдала близорукостью и когда смотрела на кого-нибудь, то запрокидывала голову и сощуривала глаза. Она с чувством сыграла две-три пьесы, ее попросили сыграть еще, что она и сделала, а напоследок исполнила менуэт.
Гордон Тидеманн:
— Вы ухитряетесь извлекать из этой музыкальной шкатулки куда больше звуков, чем в ней есть.
— Эта музыкальная шкатулка меня вполне устраивает, — ответила, вставая из-за фортепьяно, фру Хаген. — К тому же она такая красивая: посмотрите только на эту лиру, на инкрустации!
