— Потому что ты хотела выставить ее из собственного дома!
— Ее дома! — воскликнула Стелла. — Ее дома и твоего дома, но не моего!
— Какое право ты имеешь называть его своим, если ты мне не жена… когда ты до сих пор смотришь на меня с ненавистью? Ты оттолкнула меня в первую ночь не потому, что я тебе чужой, а потому, что ты презираешь меня! Потому что ты чувствуешь превосходство надо мной!
— Это неправда! — закричала она. — Я боялась тебя… и сейчас боюсь. Я старалась стать тебе ближе — Бог знает, как я старалась! — но что я могла сделать, если Джесс все время сует свой нос в наши дела? Мы трех раз за эти месяцы не оставались наедине.
— Ты никогда не интересовалась почему? — воскликнул он. — Ты думаешь, я могу вечер за вечером оставаться с тобой наедине и знать, что если бы захотел, то мог бы заставить тебя подчиниться? Не качай так головой, я любил достаточное количество женщин, чтобы знать, что имел бы тебя, если бы хотел получить это подобным образом, — и тебе бы это понравилось! — Он понизил тон. — Но я слишком уважаю тебя. Я думал, что ты много выше меня. Стелла… звездочка моя, я привык считать тебя спящей красавицей, которая проснется для меня! Ну что ж, все, что меня волнует, — это что ты можешь навсегда остаться спящей! Если ты меня не хочешь, то найдется много других желающих!
Оттолкнув с дороги кресло, он ринулся прочь из комнаты, так хлопнув дверью, что на серванте зазвенели бокалы.
Без голоса Мэтью в доме стало тихо, но в этой тишине не было мира. Дрожа, Стелла подошла ближе к огню. Вечер был обречен с того самого момента, как он отказался сказать Джесс, чтобы она подыскивала себе собственный дом. Обиженная недостатком его лояльности, Стелла не приложила никаких усилий, чтобы скрыть свою обиду от Чарльза, и глупо, что Мэтью пытался замять это, стараясь представить ее ссору с Джесс ребяческим спором, от которого к утру и следа не осталось бы.
И все же рассуждения о его неправоте не оправдывали ее собственной к нему жестокости и не заслоняли того факта, что он был все-таки прав, когда обвинил ее в том, что она пошла за него замуж, не любя. По щекам Стеллы потекли слезы, но она не знала, о ком плачет — о нем ли, о себе или о них обоих. Как нехорошо она себя с ним вела! Ее привязанность к Мэтью была еще такой слабой, что симпатия, которую она испытывала наедине с собой, немедленно исчезала в его присутствии. Да и жажда, которую он будил в ней, всегда сводилась на нет тем, что она как бы снисходила до него. Нет, Стелла была не права, когда считала, что надо подождать, пока ее любовь к Мэтью не сравняется с желанием, которое он в ней возбуждал. Любовь пришла бы, если бы она сдалась его страсти вместо того, чтобы ставить столько условий. Как будто человек голубой крови чем-то лучше, чем смелый и преуспевший человек, сделавший себя сам, — можно подумать, что аристократические манеры и правильное произношение важнее, чем тепло и искренность. Как она могла пытаться уничтожить веру Мэтью в себя самого, когда единственным его безумием была любовь к ней? Какое право она имела пытаться изменить его, когда он и так лучше, чем она того заслуживает?
Стеллу мучило раскаяние, ей хотелось поговорить с Мэтью, сказать ему, что была не права. Тем не менее она знала, что одних слов для прощения недостаточно. Только дело — доказательство любви — могло бы направить ее брак по пути истинному.
Но как же быть с Джесс? Смогут ли они с Мэтью быть счастливы, пока его сестра живет с ними? Что-то Стелла в этом сомневалась. Но возможно, когда она покажет Мэтью, что заботится о нем, он ответит тем же? И она рассердилась на себя, как это раньше не пришло ей в голову.
На следующий день Стелла с тревогой ждала Мэтью, но в два часа ночи она все еще сидела перед погашенным камином. Только когда в комнате стало совсем холодно, она пошла в постель, разделась трясущимися руками и, не в силах унять дрожь, скользнула в простыни, а потом долго лежала, прислушиваясь, не подъедет ли машина Мэтью, тоскуя по теплу его рук и мечтая о прощении. Но тишина ничем не нарушалась, и Стелла наконец погрузилась в тяжелый сон.
