Он прислонил к ограде велосипед и, потянув медную ручку в форме львиной головы, открыл калитку. По каменной дорожке, обсаженной ровно подстриженной туей, пошел к парадному входу. У них в Сибири эта туя только в комнатах растет, в горшках. А тут прямо на улице, и зеленая, будто летом. У самого крыльца со львами по бокам чернела воронка от снаряда. Стена виллы была изрыта осколками, дверь сорвана, и вход зиял темным провалом.
Сережа шагнул внутрь дома.
* * *
Хейнц бежал разбитыми улицами мимо разрушенных и горящих зданий, бежал, задыхаясь от дыма и пыли. Проклятые русские! Начиная с утра шестого апреля они не дали ни минуты передышки от своего артиллерийского огня и бомбежки. Город объят пламенем я разрушен за эти четыре дня.
Хейнц выбежал к озеру и обессиленно прислонился к железной оградке, тянувшейся вдоль берега. Воздух здесь был чище, и Хейнц жадно глотал его.
По обеим сторонам озера, как часовые, стояли башни из красного кирпича. На этом берегу башня «Врангель», на том — «Дер Дона». Толстые, приземистые, они грозно ощетинились пушками. Хейнц видел на красной стене башни «Врангель» белое пятно. Он знал — это мраморная доска с надписью: «Немцы, помните о своих колониях!»
Здесь Хейнц и его отряд гитлерюгенда с грозным и красивым названием «Жестокие барсы» давали клятву вернуть фатерлянду колонии, отобранные после Версальского договора. Здесь «Жестокие барсы» пели песни «Германия, проснись!» и «Барабаны гремят по стране». Здесь они маршировали под воинственную барабанную дробь, проходили в факельном шествии и скандировали в честь фюрера «Зиг Хайль!», пели в экстазе:
Дрожат одряхлевшие кости
Земли перед боем святым…
Они верили в непобедимость Германии, верили в указанный провидением путь немецкой нации, верили в божественное происхождение «третьего рейха».
…Пускай континенты пылают,
А мы победим все равно!..
Он, Хейнц, чистокровный ариец. Белокурый, с удлиненной головой, с голубыми глазами и железным сердцем. Быть немцем — это значит воспитать в себе тевтонскую жестокость, презрение к слабым, готовность умереть за нацию и во имя немецкого духа на земле. И «Жестокие барсы» воспитывали в себе истинно немецкий дух. Весь мир должен встать перед ними на колени. Все эти Иваны, томми, янки. Весь этот человеческий сброд. Они все рождены, чтобы быть рабами немцев.
«Жестокие барсы» готовились стать повелителями. Выше самой жизни — исполнение долга перед нацией! Кем бы ты ни был, будь прежде всего немцем. Пять веков назад германское начало господствовало над всей Европой, и теперь надо было вернуть это господство и возвеличить Германию. Все во имя Германии, все для великой Германии! С нами бог!
…Пусть мир превратится в руины…
Свой заново выстроим дом…
Хейнц отдышался, взгляд его упал на гранитную скульптуру обнаженной женщины с ребенком на руках. У ребенка были отбиты ноги, а тело женщины исклевано осколками. Женщина олицетворяла Германию, ребенок — будущее Германии. Будущее без ног. Хейнц горько усмехнулся, посмотрел на дым пожарищ родного города, на мутное озеро, на каменную балюстраду причала для прогулочных лодок, вспомнил, как прошлым летом, когда война была далеко отсюда, он победил здесь всех из отряда «Жестоких барсов» в одиночном заплыве с полной боевой выкладкой солдата. Несмотря на свои прошлогодние четырнадцать лет, он был сильным и ловким спортсменом и почти всегда выходил победителем в соревнованиях.
Хейнц услышал треск мотоцикла и спрятался за каменный угол ограды. Проскочил мотоциклист в сторону блиндажа коменданта гарнизона генерала от инфантерии Ляша, в ту сторону, откуда Хейнц бежал. От мотоциклиста остался сизый едкий дым эрзац-топлива.
Торопливо прошагала группа солдат во главе с ефрейтором. Хейнц подождал, пока они скрылись за поворотом, и, выглядывая из своего укрытия, внимательно осмотрелся. Посредине улицы лежал перевернутый взрывом штабной черный «опель» с оторванным колесом, с разбитым лобовым стеклом и искореженный обгорелый вагон трамвая. Здесь, возле озера, было относительно тихо, снаряды залетали редко, зато густо рвались там, за спиной, в районе Королевского замка, где недавно сражался Хейнц.
