своей абсолютной музыкальностью. Локшину чуждо все, в чем есть хотя бы
малейший оттенок механичности. В его партитурах невозможно найти даже
подобия традиционной гармонической фактуры. Его оркестр – органичное
сплетение инструментов и их групп, напоминающее в своем неповторимом
взаимодействии таинственную, сложную биологическую структуру.
Самобытна здесь и музыкальная форма, абсолютно лишенная какого бы то
ни было схематизма.
Не будет преувеличением сказать, что в основе симфонизма Локшина
лежит новый оригинальный музыкально-драматический принцип. Им
написано одиннадцать симфоний, и ни одна из них не представляет собой
привычный четырехчастный симфонический цикл. Только Четвертая –
является чисто инструментальным произведением. Во всех остальных
симфониях действуют либо солисты — певцы, либо хор, а иногда и хор, и
солисты. Оркестр либо большого полного состава, либо камерный, причем
состав камерного оркестра, избранный в одной симфонии, не повторяется в
других.
Локшин прекрасно знал литературу, хорошо чувствовал вырази-
тельность слова и, обращаясь в своих сочинениях к поэзии разных стран и
времен, искал в ней созвучие собственным глубоким и тревожным мыслям
о жизни и судьбах людей, о человеке как неповторимой индивидуальности.
Слово играет особую роль в стиле Локшина.
Чаще всего строительным материалом его сочинений становится
эмбриональная музыкально-речевая интонация, из варьирования которой и
вырастает вся композиция.
Многое в его вокальной манере диктуется стилистикой текста.
Иногда текст этот почти декламируется, иной раз требует распевной
кантилены. Для лексики Локшина симптоматична также следующая
закономерность: музыка, которая исполняется голосом, органически
вокальна. Музыка, звучащая в инструментальных тембрах, столь же
органична по своей оркестровой природе.
ВОСПОМИНАНИЯ ДРУЗЕЙ И КОЛЛЕГ
30
Сейчас трудно до конца определить значение творчества этого за-
мечательного композитора. Трудно прежде всего потому, что перспектива
здесь станет ясна лишь в связи с его влиянием как на живущих сейчас
музыкантов, так и на музыкантов будущих поколений. Но об этом можно
будет говорить лишь после того, как сочинения его начнут систематически
звучать, войдут в нашу музыкальную действительность. Но уже сегодня
всем, кто знаком с партитурами Локшина, совершенно ясно: его искусство,
возвышенное и трагическое, принадлежит не только тому времени, в
котором он жил и творил.
Жил он трудно. Сильно подорвано было его здоровье. Целью его
жизни было творчество, которому он отдал себя с упорством, с одер-
жимостью, игнорируя холодность, равнодушие, иной раз даже откровенную
злобу и клевету.
А.Л. Локшин и М.А. Меерович, 1966 г.
Е.И. Чигарёва13
Встречи, беседы, музыка
Я познакомилась с Александром Лазаревичем в 1973 году, когда
получила в журнале «Советская музыка» заказ на статью о нем. Фактически
не обнаружив в Консерватории и Союзе композиторов ни нот, ни записей
его произведений, я пришла к нему в дом – и сразу попала в удивительный
мир. Передо мной был человек не просто высокой культуры, но высшей
духовной природы, который буквально жил музыкой и жил в музыке. Это
был маг, чародей, которому подчинялся волшебный мир звуков! Мир для
него был Музыкой, красота и глубокая грусть жизни, высший смысл ее,
открывшийся композитору, освещает и его собственные сочинения.
Каждое посещение дома А.Л. Локшина было для меня праздником.
За порогом оставались все заботы, огорчения, суета жизни. «Ну, что мы
сегодня будем слушать?» – спрашивал, встречая меня, загадочно
улыбающийся Александр Лазаревич, уже приготовив какую-то новую
запись, которой ему хотелось «поделиться» с гостями. В его комнате, на
журнальном столике лежал очередной томик с закладкой – то, что он читал,
нередко при этом подбирая текст для нового сочинения, которое
обдумывал. Александр Лазаревич включал аппаратуру – и начиналось
