Коммодор поднял ясные, как морская вода, глаза на рассерженного лорда Орпингтона, и в них пробежал всполох ребяческого удивления.
— Я думаю… для развлечения, — нерешительно начал он и добавил: Впрочем, в этой стране такой мягкий климат, а я много кашлял эту зиму и вот…
— Я думаю, что вы легкомысленный и потерявший устои мальчишка, оборвал сэр Чарльз, покраснев, и встал. — Может быть, вы думаете, что и я направлен сюда короной и парламентом для забавы… Ну, что же вы молчите?
Яркие губы баронета дрогнули, и он не успел удержать простодушного и непростительного ответа.
— Конечно, сэр, Чарльз… В салоне мамы даже говорили…
— Что?.. как вы сказали? — спросил лорд Орпингтон, отступая за стол в неподдельном ужасе. — Вы осмеливаетесь утверждать, что я, посланный в Итль моим монархом с особо важными полномочиями, являюсь не более как клоуном странствующего балагана? Так я вас понял?
— Простите, сэр Чарльз… — начал было Фрэди, приподнимаясь, но ледяной взгляд лорда Орпингтона лишил его сил и приковал к креслу, как немигающие медные глаза змеи лишают сил испуганную морскую свинку.
— Достаточно, — сказал лорд Орпингтон, подняв руку, — достаточно, сэр! Если бы не ваши особые отношения к личности моего августейшего повелителя, — вы были бы немедленно арестованы за оскорбление нации.
Сэр Чарльз с каждым словом вырастал в глазах баронета.
Перед провинившимся был уже не генерал наутилийской службы, не сэр Чарльз, добродушный герой и остроумный собеседник. За письменным столом кабинета стояло многовековое, грузное и громоздкое величие повелительницы морей Наутилии, грозное, как ее колоссальные корабли, гневное и уничтожающее, затянутое в генеральский мундир, сверкающий шитыми лаврами победных дел и непревзойденных подвигов ее истории.
Фрэди ощутил даже легкий приступ внезапного озноба.
Сэр Чарльз перевел дыхание и загремел снова:
— Мне стало известно, что вы осмелились привезти на военном корабле империи, в качестве вашего вестового, женщину легкомысленного образа жизни, осуждаемого законодательством и церковью…
Коммодор вздрогнул. Он чувствовал себя уже полупроглоченным удавом и медленно скользил в беспощадную пасть.
— И вы не только позволили себе поступок, неслыханный в истории королевского флота, но вы еще учинили скандал и в публичном месте дружественной страны. Вы возбудили негодование общества, — продолжал сэр Чарльз, не сдерживая уже гнева. — Правда, я не считаю это общество достаточно приличным даже для моего шофера, но по дипломатическим соображениям я вынужден временно считаться с ним. И я должен дать удовлетворение общественному мнению республики. О происшедшем будет сообщено его величеству, а пока отрешаю вас от командования «Аметистом». Вы будете находиться безотлучно при мне. А теперь можете идти. Я не удерживаю вас.
— Сэр Чарльз! Я безмерно виноват, но…
— Я сказал, что я больше не удерживаю вас, баронет, — прервал его лорд Орпингтон.
Фрэди тяжело вздохнул, встал и удалился из кабинета, пятясь и оступаясь.
Проходя приемную сэра Чарльза, он увидел сидящего на диване молодого человека и, скользнув по нему взглядом, узнал виновника происшествия в «Преподобной Крысе», в чьей ложе исчезла взбалмошная возлюбленная баронета.
Фрэди сжал кулаки и двинулся на врага, но перед ним мелькнуло каменное лицо лорда Орпингтона и безмолвно призвало его к порядку.
Он плюнул на ковер, презрев все правила приличия, и выбежал на улицу.
Под зеленым куполом бульвара он остановился, вздохнул, закурил папиросу и растерянно усмехнулся.
— Старый крокодил чуть не слопал меня вместе с башмаками, теперь нужно приготовиться к родительскому нравоучению. Думаю, старикашка взбесится, как бык.
И, подумав так непочтительно о монархе величайшей империи, баронет сел на скамью бульвара, но не успел сделать и двух затяжек, как нервно швырнул папироску и вскочил.
На средней аллее появилось президентское ландо и в нем — улыбающаяся Лола.
Эта улыбка, свежая и трепетная, как легкие облачка, цеплявшиеся за вершины гор над городом, заставила баронета мгновенно забыть огорчения и грядущие беды, — он бодро выпрямился и пошел наперерез ландо.
