Да и кому я всё это расскажу? Никому, ты — последний.
Я, правда, тебя буду ещё вспоминать, да что там — не забуду никогда. Друзей-то у нас в жизни мало, а в нашем возрасте, почитай, новых не прибывает.
Тебе удобно?
Я тебе как коллеге ещё скажу — всё нормально у меня в голове функционирует. Я даже твой пульс чувствую. И то, как ты пластиковые наручники время от времени жал, а потом вспоминал, что это без толку.
Сзади тебя — ты этого пока не видишь — находится чудесная лужа. Называется эта лужа Е9012, а иначе говоря, аномалия «мёд». Я с ней лет шесть пытался работать, думали её приспособить для безболезненных ампутаций. С виду вода как вода, только мутноватая, но это универсальный растворитель. Причём человек, наступивший в такую лужу, сперва не понимает, что лишился ступни — понимает он только, что вокруг него бьёт фонтаном кровь, и ходит он как-то неловко.
Занимались-занимались мы этим эффектом обезболивания, да и бросили. Не поймёшь ничего, да и заказ на это дело аннулировали. Этот сладкий мёд — последнее, что я могу сделать для старого друга.
Ты абсолютно безболезненно и счастливо станешь частью Зоны, а светлый образ твой — помнишь, как там в фильме про Штирлица: «Или светлый образ его» — нет, ты, наверное, всё в Америке позабыл… Короче говоря, светлый образ твой ещё долго будет посещать наших знакомых.
Раскаявшийся убийца, беглец.
Ты будешь у нас несчастным Степлтоном, ухнувшим в Гримпенскую трясину. Как и он, ты растворишься без остатка — с той только разницей, что ни Шерлок Холмс, ни Ватсон с товарищами не склонятся над твоими пузырями. Ты убивал, и Зона тебя за это накажет. Знаешь ведь, с каким суеверием все тут относятся к тому, как Зона наказывает за прегрешения?
Вот в твоём случае она ещё раз покажет свою справедливость.
Он размял руки и наклонился ко мне.
Кэт хотела броситься на Рольфа, но упала, она страшно кричала, и Рольф тоже кричал что-то — и вдруг сухо прозвучали два выстрела.
Юлиан Семёнов
«Семнадцать мгновений весны»
Зона, 30 мая. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис.
И тут началось. Я ощутил чудовищную боль. Она накатывала на меня как ревущий скоростной поезд — такое было у меня однажды в Китае. Я опрометчиво считал, что скоростные поезда там такие же, как в Японии, но этот пронёсся мимо платформы с рёвом и грохотом, так что я, взрослый мужик, грохнулся оземь от неожиданности.
Это был выброс.
Причём Атосу, стоявшему надо мной, досталось куда больше, чем мне, лежащему у его ног.
Он упал на меня, и несмотря на весь ужас, я чуть не заржал, мы сами, не желая того, обнимались.
Потом Атос скатился в сторону и завыл.
Оказалось, что он вляпался ладонью в свою замечательную лужу и брызгал кровью вокруг.
Выброс бил мне по ушам, как два молотка — будто я сидел в центре старой детской игрушки с мужиком и медведем.
«Раз!» лупил мне по голове один, отстранялся, и тогда меня достигал другой: «Два!».
Но, чёрт побери, это был шанс, и я перекатился на живот, потом на бок и подтянул ноги.
Теперь нужно было переступить через связанные руки, что мне и удалось — кажется. Это длилось целую вечность.
Атос тоже не спал. Он уже перетянул жгутом обрубок левой руки.
Он мычал от боли — видать, анестезирующие свойства этой дряни в луже были сильно преувеличены.
И теперь друг мой Атос, брат мой Атос тянулся к стволу.
Он уже дотянулся до автомата, но мне удалось ударом ноги выбить его прямо в лужу.
Теперь пусть кто попробует его достать.
Мозг мой работал чётко и быстро, перебирая возможные варианты. Да только вариантов-то не было. Если б Атос потерял сознание, можно было бы, аккуратно скусив травинку, зажать её в зубах, макнуть в лужу… Потом тщательно прицелиться и капнуть на наручники. Но это хорошо в фильмах, да тут как раз мозг подсказывал, что чуть-чуть переборщишь, и слизь вместе с наручниками разъест мне на запястье не только кожу. Да и Атос не даст мне долго манипулировать с травинками. Да с чем угодно — жизни он мне не даст, кончилось время.
Итак, один-один, автомат мы из игры исключили, это прекрасно.
Другое дело, что и я теперь безоружен.
А вот у брата моего Атоса, у однокурсника-мушкетёра Атоса, ближе которого мне не было, была большая фора. И фора эта весила восемьсот грамм и оттягивала ремень на поясе. Был у брата моего Атоса на поясе пистолет Макарова и вот теперь он вытащил его.
