1937 - страница 18

Шрифт
Интервал

стр.

Но теперь, сегодня — это сознание близости к жизни наполняет радостью, прислушиваешься снова к словам последних новостей, читаешь про уборку богатейшего урожая, прилет Чкалова, их встречу в Кремле — и все это радует и волнует. Я снова вышел из летаргического сна, нокаут кончился, человек начинает жить…


12/VIII

Безыменский исключен из партии. А еще в шестой книжке “Красной нови” он писал что-то о Кирфогене, издевался и обливал слюной… Вот уже поистине зря торопился высказать свою “преданность”… Не поверили ей и правильно сделали.

Итак, роман Вирты “Закономерность” ругают. Только теперь. А когда я говорил об этом полгода назад — меня сочли затирателем таланта.


17/VIII

Ночью проснулся от голосов:

Да у него даже пары белья с собой нет.

Неважно…

Узнал Сейфуллину и Правдухина. Выглянул в окно. Видны были силуэты людей, огонек папиросы. Понял. Приехали за Правдухиным, и он уже уходил. Потом Сейфуллина бегала назад, в дом, стучалась, вынесла ему денег, пошла провожать. Опять его голос:

Ну, прощай.

Нет, не прощай, а до свиданья. И даже не до свиданья. Завтра я поеду в Москву и все выясню. Я тебе верю.

Потом урчание заводимой машины, яркий свет фонарей, машина разворачивалась долго на узкой травянистой дороге. Потом рывок. Хлопнула дверца машины. Уехали.

А из оврага пьяные голоса тянули песню про ухаря купца. Собаки тявкнули редко и неохотно и замолкли. Туман расходился. Чуть видная занималась заря. Звезды бледнели, и уже запел тоскливо и еле слышно рожок пастуха.

А утром проснулся от света солнца и запаха скошенного клевера. За забором колхозники убирали скошенное, сосны стояли прямые и тихие. Ничего не произошло, жизнь продолжалась, осень еще не наступила, лето августа было превосходным. Вышел в огород, помидоры наливались и зрели, я таки дожил до их сбора, и созревание плодов происходит на моих глазах.


18/VIII

Сила образа. Как вырезанный стоит князь Мышкин, и близки его настроения и радостен его характер. Вот эта отрешенность от мелочей, спокойное равнодушие к внешним условиям, постоянное горение духа, все чем он близок и желанен.

Но потом — опять смутность на душе, непонятная грусть — усталости от постоянной необходимости бороться со своими слабостями, со своей привязанностью к установившемуся… И потом, после страниц “Идиота” — опять раскаяние и радость от этого.

Там человек, приговоренный к казни, стоит и ждет очереди у эшафота — и ему осталось только пять минут жизни, а он думает, как это много, и еще отложил две минуты на то, чтобы подумать о самом себе, а пока прощается с друзьями и смотрит на шпили церкви. Только пять минут — а тут у тебя вся жизнь, полная такого интереса, что дух захватывает.

Еще раз говорю себе — это все прекрасно, что происходит со мною сейчас, это подлинное испытание жизни, это не дает мне успокоиться и начать снова думать о мелком и повседневном, это вливает в меня подлинные силы творчества…

Брось все и уходи! Этот голос зовет все более и более властно. Иногда, вчера вечером, например, я думал пойти или написать кому-нибудь, чтобы меня взяли и услали куда-то, одного, где я мог бы все начать заново… Потом устыдился — покидать Дженни сейчас с ребенком, в стране, где у нее нет никого, за десять тысяч километров от ее родных и друзей — это жестоко. Она так мужественно переносит все со мной, она утешает меня в минуты слабости, смеется и говорит, что мы еще будем очень и очень счастливы, когда схлынет волна грязных подозрений и мне снова дадут работать и писать.

…Нет, не сейчас, надо всему улечься, оформиться и потом уже снова меняться по доброму моему желанию, а не по стечению обстоятельств.


21/VIII

Вчера судился с НКВД. Юрист от НКВД корректно и спокойно разъяснял, почему я не имею права требовать жилплощади от НКВД. Суд слушал его внимательно, судья, молодой и строгий, смотрел на меня участливо, но беспристрастно. Заседатели — рабочие, один совсем пожилой, подслеповатый, сидел, прислушивался молча ко всему, другой, помоложе, в косоворотке — рассматривал меня пристально, желая угадать, правду ли я говорю или все это притворство?

Молоденькая секретарша с выбритыми бровями и острыми локтями писала протокол.


стр.

Похожие книги