Студенты и школьники, которые проводили каникулы в деревне, удивлялись и возмущались подобными разговорами. Люди с уважением прислушивались к словам молодых эфенди, которые издевались и насмехались над черными повелителями и смело порицали жителей деревни за то, что те пресмыкаются перед тремя солдатами, каждый из которых не стоит ломаного гроша. Молодые люди возмущались так потому, что новый порядок лишал их возможности собираться на вечеринки, которые раньше затягивались до полуночи, и устраивать ночью на улицах спящей деревни засады на девушек.
Большинство феллахов безропотно сносили новый режим. Но были и такие, что не молчали. У составителя жалоб и заявлений Бадрави каждый день была работа. Однако когда Бадрави узнал, что солдатам стала известна его деятельность, он начал с ними любезничать и отказался писать жалобы. Бадрави вызвался сообщать солдатам по секрету все, что о них говорят, и даже утверждал, что он им земляк, но все это не помогло. Солдаты не понимали по-арабски и, не разобравшись в медоточивых уверениях Бадрави, однажды ночью заставили его «кусать землю».
По мере того как один тяжкий день сменялся другим, еще более тяжким, жители деревни все больше впадали в уныние. Они разорялись. Мухаммед абу-Хусейн, хозяин кофейни, готов был биться головой о стену из-за утраченных доходов. Вместе с ним негодовали торговцы. Деревенские стражи стискивали зубы, втайне мечтая о том, чтобы с солдатами стряслась неожиданная беда. Стражники, шейх, староста — все стали подчиненными. Лавки были закрыты, вернувшиеся из города не могли найти себе пропитание. Сборища и вечеринки прекратились, даже молитва в мечети — все было запрещено. Побои, оскорбления, насмешки сыпались без конца, феллахи чувствовали себя рабами. Они были терпеливы, как верблюды, сносили побои и ждали той поры, когда представится удобный случай… И случай представился.
* * *
Выйдя из-под ареста, Мурси абу-Исмаин оставался в деревне всего один день. Затем он исчез.
Наступил праздник пятнадцатого шаабана. Люди тоскливо обдумывали, что варить к ужину по случаю такого дня. Те, кто оставался дома, были поражены поведением солдат, которые метались в тревоге. Это вызвало не столько страх, сколько удивление. На солдатах не было их обычных костюмов и тяжелой обуви, в руках не было кнутов. Они были раздеты и босы, темные волосы растрепались. Люди решили, что случилось что-нибудь необычайное. Некоторые не удержались и побежали за солдатами. В конце концов все выяснилось.
Абдас Салям, плотник, стоял в конце улицы и следил, не появятся ли солдаты, а тем временем Вардани связал вместе две лестницы и сделал из них мост, который соединил стену дувара со стеной дома абу-Хусейна. На крыше дома собрались вооруженные мужчины. У абу аль-Маджида был длинный обоюдоострый нож, у Вардани — топор, у Салиха — винтовка, а у абу-Хамда — дубина, которая могла разбить любую голову. Мурси абу-Исмаин пробрался в комнату, где спали солдаты, и вынес их винтовки. Очевидцы рассказывали, что произошло после этого: тираны унижались перед старостой, чуть не целуя его ноги, а Джасир даже плакал, умоляя старосту найти винтовки и избавить их от тысячи неприятностей.
Ответ старосты передавали по-разному, но все сходились на том, что он притворился глуповатым и уверял, что ничем не может помочь, хотя на самом деле он, как и другие, знал, кто совершил все это.
Все, что произошло дальше, жители деревни увидели своими глазами. Из района прибыли офицеры и представитель прокуратуры. Телефон в управе беспрерывно звонил. Все пришло в движение.
Наконец солдат увели в тюрьму. Когда наступила ночь, многие жители деревни были взяты в управу, следствие искало следы абу-Исмаина.
Люди в тревоге спрашивали друг друга, что будет завтра, придут ли другие солдаты или начальство удовлетворится тем, что произошло. Но, несмотря на тревогу, все зажгли лампы и наконец-то увидели ночью свет, по которому давно соскучились. Прозвучал призыв к молитве, и мечеть наполнилась молящимися. По малейшему поводу и без повода раздавался смех, студенты и школьники при лунном свете затеяли игру в футбол. Веселые и шумливые дети бегали по деревне. Кто-нибудь запевал песню о верблюжьей кавалерии, а остальные подхватывали слова; даже девочки, не стесняясь, тоже пели. Дети собрались у дома Абд аль-Гани. Он подпоясался платком, умышленно обнажив свою блестящую красную лысину, и пустился в пляс. А дядя Даадур бил в медный таз. Улица наполнилась смеющимися, аплодирующими людьми, которые кричали:
