Н. Я.: Вот опять у меня возникает к вам вопрос, носящий профессиональный характер. В своей книге "Московский дневник" (1943) корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс Генри Кэссиди описал одну из своих поездок на Западный фронт в середине декабря 1941 года, то есть тогда, когда наши войска били немцев под Москвой. Послушайте, что он писал:
"Мы выехали из "Метрополя" почти в полдень 15 декабря на трех больших ЗИСах - советском варианте "бьюика", выпускаемом на московском заводе имени Сталина. Первую поездку на фронт за три месяца до этого мы совершили на маленьких машинах М-1, что-то вроде "форда", которые выпускались горьковским заводом имени Молотова. М-1 прыгали по дороге, дергались, но все же провезли нас сквозь грязь. В ЗИСах нас ждал комфорт, который был слишком хорош, чтобы долго продержаться".
А. Б.: Конечно, большая дурость отправиться по зимней дороге на фронт в ЗИС-101. Машина по тем временам прекрасная, но только на асфальте. Ну и сели, конечно, эти журналисты?
Н. Я.: Разумеется, но интересны детали. "Мы покинули настороженную Коломну, - продолжает Кэссиди, - и свернули с нанесенной на карту московской дороги в дикие пустые степи. Машина с трудом отыскивала путь, еле различимый в снегу. Ее фары один за одним выхватывали серые, подгнившие от дождей телеграфные столбы, стоявшие как маяки в непроглядной тьме. Вдруг снова пошел снег... Лучи наших фар отражались точно от белого полотна. Дорога исчезла, затерявшись в снежных полях. Мы поспешили доехать до следующего телеграфного столба. За ним в слепящей снежной круговерти ничего уже не было видно. Шофер остановил машину и пошел вперед, чтобы отыскать под снегом дорогу и найти следующий телеграфный столб. Сориентировавшись, он попробовал ехать дальше". Но единственный результат - ЗИС сполз в канаву, как и другие машины.
Переночевали в поле. Утром пришел военный грузовик, и солдаты вытащили увязнувшие машины на дорогу. Уехать далеко не удалось, на дороге лед. Застряли еще на ночь. "На следующее утро, - заканчивает Кэссиди, - мы отказались от нашей поездки и позорно вернулись в Москву... От Москвы до линии фронта было всего около ста миль. Я ехал два дня и две бессонные ночи, пытаясь покрыть это расстояние, - и не смог. Так впервые генерал Зима преподал мне урок своего могущества... Этот урок показал мне также, что генерал Зима не был генералом Красной Армии. Если бы он им был, его следовало бы расстрелять за измену, ибо он сражался против русских точно так же, как и против немцев. Он сражался только за себя".
А. Б.: В правдивости писавшего сомнений нет. В том, что путешествие обречено на провал, было очевидно уже тогда, когда они после плотного завтрака расселись по машинам у интуристовского отеля. Глупцами оказались и те у нас, кто спланировал эту поездку. Зимняя дорога в то время и при тех обстоятельствах - вслед за наступающей армией требовала большой сноровки. Недотепам еще повезло, они не добрались до тех мест, где только что отгремели бои и немцы усеивали путь своего бегства минами. Тогда бы некому было писать эти правдивые строки.
Правильно сказано и о том, что ночью зимой можно без труда затеряться в дороге, поехать совсем в другом направлении. Я не волшебник и иной раз останавливал машину в раздумье. Следовавшая за этим сцена (а так случалось на моей памяти несколько раз) повторялась без больших изменений. Помолчав, Георгий Константинович, сидевший рядом со мной, требовал карту. В салоне зажигали свет, и Жуков, справившись с картой, уверенно указывал, как дальше ехать. Был случай, правда, несколько позднее, когда сдержанный Жуков излил свое раздражение, ибо потеря ориентировки на фронтовой дороге могла обернуться большой бедой.
Мы побывали у командарма Баграмяна. Жуков пробыл у него в штабе довольно долго, вышел поздним вечером. Рядом слащавый кавказец в генеральских погонах. Я услышал конец разговора: командарм, буквально извиваясь в верноподданнических чувствах, предложил послать впереди проводником адъютанта капитана на ГАЗ-61. То ли от усталости, то ли по какой другой причине Георгий Константинович, обычно полагавшийся на себя, уступил. Поехали. Довольно скоро Жуков насторожился, стал напряженно всматриваться в дорогу, а ночь темная. Внезапно он тронул меня за руку:
