Формальным поводом для отказа в продлении торгового договора послужила английская революция и казнь короля Карла I Стюарта. Мол, прежде разрешали англичанам торговать беспошлинно «ради братской дружбы и любви» к их королю, ныне же «аглицкие немцы всею землею учинили злое дело, короля своего Карлуса убили до смерти»[760]. «Новоторговый устав» 1667 г. также способствовал защите русских купцов и промышленников от иностранной конкуренции[761]. В 1653 г. были отменены внутренние пошлины (для сравнения, во Франции они сохранялись до 1789 г.)[762].
А.Л. Янов утверждает, что московское правительство XVII в., как и западноевропейские (например, французское), строило мануфактуры, но, в отличие от стран Запада, «не для страны – для себя»[763]. Но даже если принять эту точку зрения, то казенных мануфактур было сравнительно немного (всего 60, из них до конца XVII в. «дожили» 30), зато очень интенсивно развивалось частное производство (например, канатные дворы в Холмогорах и Вологде или 200 соляных варниц в Соликамске)[764].
В 1679 г. было введено подворное налогообложение. Чтобы оценить значение этого шага, надо вспомнить, что в старой Московии налогообложение было коллективным: потребная сумма налагалась на посад, слободу или общину в целом, а расклад денег между индивидуальными плательщиками предоставлялся им самим. Даже прогрессивный Лжедмитрий I, как мы видели, проделывал что-то подобное.
При этом механизм формирования системы контроля был достаточно демократичным и свидетельствовал о тенденции к перекладыванию части функций государства на местное самоуправление. Вот образец царского указа по этому поводу: «Велели есьми во всех городах и волостях учинить старост излюбленных, кому меж крестьян управа чинити… которых крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею… от которых им продаж и убытков и обиды не было, и рассудити бы их умел… и… доход оброк собирать умел и к нашей казне привозил без недобору»[765].
Такой подход, однако, порождал слежку друг за другом с целью уберечь себя от уплаты за кого-то имеющего доход, но уклоняющегося от его обнародования, доносы, а в перспективе породило такую отрицательную черту национального характера, как нелюбовь к чужому богатству и уверенность, что «хорошо жить» можно только за счет кого-то другого. Таким образом, подворное налогообложение стало шагом вперед.
Отметим еще один показатель «европейскости» – наличие дефицита бюджета. Азиатские государства такого понятия не знали просто потому, что азиатское государство брало с подданных налогов не «сколько положено», а сколько ему, государству, надо[766]. Так вот, «досмутная» Московия дефицита бюджета не знала, он начался только при первых Романовых (вспомним хотя бы Медный бунт 1662 г., вызванный чеканкой медных денег с целью этот самый дефицит покрыть). Советские историки объясняли это беспрерывными войнами Алексея Михайловича[767], но разве Иван Грозный или Петр I, при котором бюджет России снова на некоторое время стал бездефицитным, воевали меньше?
В короткое правление Софьи (1682–1689) преобразования не просто продолжились, но ускорились. Первыми актами нового правительства стали грамоты о месте в Российском государстве, правах и обязанностях купцов, промышленников, посадских и т. д.[768].
Еще одна черта европейской политической культуры – это большее уважение к горожанам, чем к земледельцам. На Востоке было наоборот, даже в Японии, которая по многим другим параметрам ближе к Европе, чем к Азии. А вот в России было так. Даже при Иване Грозном и его преемниках «до Смуты»[769]. Многие авторы указывают, что в России так и не сформировалась городская политическая культура свободы, например, что, в отличие от Запада, беглый крепостной, проживший в городе «год и один день», не становился свободным. Однако не забудем: крепостное право в России началось только в 1581 г., а ведь на Западе указанная традиция сформировалась не через 100 лет, а больше после начала крепостного права. Можно допустить, что, если бы после XVII в. развитие страны продолжалось тем же путем, нечто подобное установилось бы и в России. А кроме того, минимум один аналог «городского воздуха, делающего свободным», существовал. Вспомним принцип «с Дону выдачи нет». Но разве только «с Дону»? Фактически любой крепостной, убежавший в те края, где крепостного права не было, становился свободным.
