1612. Минин и Пожарский. Преодоление смуты - страница 64

Бакунин не вытерпел холодности общества, двусмысленной роли при губернаторе, финансовых затруднений и сбежал в Японию, а потом в Америку, бросив в Иркутске свою жену. Из Америки путь бунтаря-анархиста лежал снова в Европу – к прежним бесплодным буйствам. Россия, служба, семья – все ему было немило без свободы оглашать свои живодерские идеи и собирать вокруг себя хоть несколько десятков зачарованных слушателей.

Герцен резко выступал протии бакунинского бунтарства: «Дикие призывы к тому, чтоб закрыть книгу, оставить науки и идти на какой-то бессмысленный бой разрушения, принадлежат к самой неистовой демагогии и самой вредной». О Бакунине Герцен передает очень верное мнение одного из европейских буянов: «В первый день революции это просто клад, а на другой день надобно расстрелять». Именно по этому рецепту большевистская партия расправлялась с буревестниками революции, героями гражданской войны, ленинской гвардией. Бакунину повезло родиться в более гуманную эпоху и умереть своей смертью, пусть и в ссоре со всем миром революционеров.

Революция создает о самой себе политические мифы, позволяющее не быть беспочвенной в глазах своих временных попутчиков и в глазах потомков. Но ничего нет более жалкого и постыдного, чем революция, потерпевшая поражение и удалившаяся в эмиграцию.

Александр Герцен, сам принадлежавший к этой среде, оказался одним из самых честных и остроумных. Его писательский талант изобличал то, чем сам он упивался в качестве политического деятеля. Его уничижительные характеристики – это проблески русского таланта, побледневшего и утратившего почву на чужбине. Скептическое отношение к «братьям по несчастью» позволяло Герцену не растранжирить свое достояния и чувствовать себя выше эмигрантских дрязг, постоянно возникающих от недостатка денег на самое необходимое.

Для Герцена революционеры в эмиграции были шумным сборищем с невиданными амбициями и очевидной неспособностью к прагматическому действию, направленному на воплощение своих идей. «Как для Николая шагистика была главным в военном деле, – так для них все эти банкеты, демонстрации, протестации, сборы, тосты, знамена – главное в революции». Эмиграция замирает в своих воззрениях, представляя по слухам, что мечта о возвращении в новую Россию вот-вот сбудется. Революционная эмиграция еще более мертвеет в своих надеждах и совершенно не способна воспринимать жизнь покинутой страны такой, какой она есть. «В их числе есть люди добрые, храбрые, искренно преданные и готовые стать под пулю, но большей частию очень недальние и чрезвычайные педанты. Неподвижные консерваторы во всем революционном, они останавливаются на какой-нибудь программе и не идут вперед». «Толкуя всю жизнь о небольшом числе политических мыслей, они об них знают, так сказать, их риторическую сторону, их священническое облачение, то есть те общие места, которые последовательно проявляются одни и те же, a tour de role, – как уточки в известной детской игрушке, в газетных статьях, в банкетных речах и в парламентских выходках».

Революционное мышление – удел не просто отвергнутых, но отвергнутых по заслугам. Революционные круги впитывают отброс общества, считающий себя средоточием гениальности, которую подавляют «мещанство» (о котором с такой неприязнью писал Герцен) и власть. «Сверх людей наивных, революционных доктринеров, в эту среду естественно втекают непризнанные артисты, несчастные литераторы, студенты, не окончившие курса, но окончившие ученье, адвокаты без процессов, артисты без таланта, люди с большим самолюбием, но с малыми способностями, с огромными притязаниями, но без выдержки и силы на труд. Внешнее руководство, которое гуртом пасет в обыкновенные времена стада человеческие, слабеет во времена переворотов, люди, оставленные сами на себя, не знают, что им делать. Легкость, с которой, и то только по-видимому, всплывают знаменитости в революционные времена, – поражает молодое поколение, и оно бросается в пустую агитацию; она приучает их к сильным потрясениям и отучает от работы. Жизнь в кофейных и клубах увлекательна, полна движения, льстит самолюбию и вовсе не стесняет. Опоздать нельзя, трудиться не нужно, что не сделано сегодня, можно сделать завтра, можно и вовсе не делать».