Петр Фадеевич сам едва не рехнулся, поняв, что жена задумала лишить себя жизни вчера, в тот момент, когда решила «дописать» портрет.
Глафиру Анисимовну похоронили. Ее картины остались висеть на стенах, и Сережа вырос в полной уверенности, что его мать гениальная живописица. Сам он тоже баловался красками и до сих пор в редкие минуты отдыха становился к мольберту.
— Понятно теперь, почему в доме нет никаких картин, кроме этих? — спросила Лариса.
Я кивнул:
— В общем, да. Очевидно, у Сергея Петровича просто железные нервы!
— Отчего вы пришли к такому выводу? — изумилась экономка.
— Ну я бы не хотел повесить у себя в доме портрет с такой мрачной историей. И это жуткое пятно! Оно совершенно не потемнело от времени!
— Какое пятно? — пробормотала Лариса.
— Ну вы же сами рассказали про него! На шее, у ключицы! Смотреть и вспоминать, как твоя мать покончила с собой! Бр! Согласитесь, малоприятное занятие!
— Там нет никакого пятна! — подскочила экономка.
Я уставился на нее в недоумении:
— Но вы только что так красочно живописали семейную трагедию Кузьминских, или я чего-то не понял? Глафира Анисимовна ткнула в полотно кистью с алой краской…
— Да, — перебила меня Лариса, — именно так и обстояло дело. Только Петр Фадеевич смыл растворителем свежую метку, оставил портрет без пятна. У этой истории имеется жуткое продолжение.
— Какое? — осторожно спросил я.
— Несколько лет автопортрет жены висел в гостиной, потом на нем неожиданно опять появилась пурпурная отметина, — замогильным шепотом продолжала экономка, — в том самом месте, где прикоснулась кисточкой несчастная Глафира. Петр Фадеевич чуть не скончался от ужаса, когда увидел пятно! Он к тому времени уже был женат во второй раз! И знаете что?
— Что? — обалдело спросил я, чувствуя, как по спине отчего-то бежит дрожь.
— Его новая супруга Варвара была обнаружена на следующий день мертвая, в гостиной, около картины, — зашипела экономка, — в шее бедняжки торчали ножницы. А пятно таинственным образом пропало с полотна!
Я попытался улыбнуться. Когда-то в детстве мы с приятелями обожали страшилки. Перед глазами встал чердак дачи Тины Рой. Вот мы, стайка детей, мальчиков и девочек, бросаем велосипеды во дворе. На пороге появляется тетя Эстер и радушно зазывает всех пить чай. Наевшись вкусных плюшкек, мы залезаем на чердак и начинаем рассказывать безумные истории: про торт с красной розой, из которого выскакивает рука, про перчатку, которая душит своего владельца, про куклу, убивающую хозяйку, про страшное подземелье… Заканчивалась забава всегда одинаково. С громким визгом мы неслись по шаткой лестнице вниз и налетали на тетю Эстер, укоризненно качавшую головой.
— Ну сколько можно заниматься глупостями, — сердито говорила она, — лучше съешьте шоколадный торт, Наташа его только что испекла.
Развлекались мы подобным образом лет до четырнадцати, а потом повзрослели и перестали пугаться. Но, похоже, Лариса Викторовна осталась в глубоком детстве, потому что сейчас она с самым серьезным видом вещала:
— А потом, ночью, к Петру Фадеевичу явилось привидение. Призрак Глафиры сообщил, что каждый раз, когда на портрете возникнет пятно, в дом Кузьминских явится смерть!
Я постарался не рассмеяться. Дожить до седых волос и верить в такие глупости!
— Кто же поведал вам сию ужасную историю? — не утерпел я.
— Белла, — ответила Лариса.
— И вы поверили девушке? — улыбнулся я.
— Но Сергей Петрович подтвердил, правда, весьма неохотно. Сказал: «Была у нас такая неприятная семейная история, но у кого их нет?»
Я помешал ложечкой кофейную гущу.
— Да, захватывающее повествование, только вы перепутали немного. Пятно-то на месте.
— Где? — пролепетала Лариса.
— На портрете, я только что видел.
— Не может быть, — запинающимся голосом сказала экономка, — вчера ничего такого я не видела. Вы ошибаетесь.
— Пойдемте посмотрим? — предложил я.
Лариса Викторовна вскочила. Быстрым шагом мы подошли к лестнице, и тут сверху донесся пронзительный вопль:
— О-о-о, помогите, а-а-а!
Забыв о вежливости, я оттолкнул экономку и понесся наверх, перепрыгивая через ступеньки. Кричали в кабинете Сергея Петровича.
