Мне в голову приходит мысль: человек – словно электроприбор, который приходит в действие, подпитавшись электроэнергией. Энергию он получает от своих родных и близких, от друзей. Так и живет.
А когда он один, без окружения, то вынужден жить, тратя свою внутреннюю энергию.
А она очень скоро исчерпывается…
* * *
Сто сорок один, сто сорок два, сто сорок три…
Дождевые капли стучат по железному подоконнику в моей комнате. Еще громче, еще упорнее…
Будто хотят сказать что-то. Но что? Кто может знать?
Внезапный летний дождь снова уносит меня в те далекие времена. Я – маленькая девочка с двумя бантиками в волосах, стою под непрекращающимся дождем с протянутыми по сторонам ладонями, пока не промокну как курица. Соседи, как ни стараются, не могут отогнать меня из-под дождя и зовут маму. Мама, ругая, уводит меня домой. Переодевает и обмакивает большим полотенцем промокшие волосы, а потом расчесывает, наставляя…
Мне ужасно не хватает материнской заботы, очень тоскую по теплу ее ласковых рук.
Я также вспоминаю, как застал нас с Ильгаром сильный дождь на морском побережье. Мы со стойкостью переждали ливень, державшись за руку и уставившись в глаза друг другу.
«…Мне сейчас очень одиноко… Одиночество губит человека… Я это испытал на собственном примере…»
По натуре я очень экспансивна, не умею скрывать своих чувств. Айше-абла и Озлем стоят рядом и ругают меня. Хозяйка повышает голос:
– Клянусь, так и хочется задушить тебя. Через 3 дня выходишь замуж, а в голове у тебя всякие ильгары…
Неумение скрывать свои чувства – это неправильно. Как человек скрывает под одеждой свое тело, так же должен уметь скрывать свои чувства.
Допустим, хозяйка и ее дочка стали мне родными. Сослуживцы тоже не в счет. Но ведь порой и при случайных знакомых, а то и вовсе незнакомых могу дать волю своим чувствам и разрыдаться…
Нельзя делиться с чужими. То, что для тебя свято, им может казаться предметом для усмешек…
Но тайну, связанную с моим позорищем, буду скрывать от всех до последних дней. Этой тайной я поделилась с одним только Араз-беком. Я была обязана это сделать, потому как жить с человеком под одной крышей, тая от него гнусную страницу своего прошлого, просто не имела права… В нашем дворе, прямо у подъезда, стояла большая скамейка. На ней всегда бывала пыль. И соседи, чтобы не пачкаться, стелили под себя газету или платок, когда садились.
Она становилась чистой лишь после дождя.
В детстве мы любили дождь еще и потому, что он смывал грязь.
Сто шестьдесят пять, сто шестьдесят шесть, сто шестьдесят семь…
Все совершенные преступления, даже самые тяжкие, прощаются.
Случается, адвокат добивается оправдания подсудимого прямо в зале суда. Иногда преступник бывает помилован, отбыв какую-то часть срока за преступление, которое совершил.
Даже без оправданий и помилований человек после отбывания наказания считается смывшим свою вину.
Жаль, что это моральное преступление мое не подлежит помилованию.
За материальное преступление судят другие. Они более гуманны и снисходительны. За духовное же преступление сужу я сама. А я сама слишком жестока.
Почему я не могу простить себя? Ведь прошло много лет. Почему чувствую себя погрязшей в грехе и от этого постоянно ощущаю себя неуверенной и уязвимой?
Как я могу жить в семье Араз-бека с таким грехом? Смогу ли жить, боясь смотреть ему в глаза? Как можно жить с человеком, когда боишься, что он в любую минуту может вспомнить тебе твое прошлое…
А может, стоит пожалеть и простить себя после того, что выстрадала? Простить для того, чтобы дальше могла жить без камня на душе…
Ведь так дальше не вынесу.
Сто девяносто два, сто девяносто три, сто девяносто четыре…
Дождь стучит по окну. Этот летний дождь вымывает до блеска все – окна, дома, улицу, деревья, машины…
Смыл бы и грехи…
