— Пусть стреляет, я хотел от вас уйти и уйду. — Питер почувствовал, что накопившаяся в душе ненависть к этому человеку сделалась нестерпимой и существовать дальше вместе они не смогут.
Но Анхель уже отошел.
К полудню рассеялся скрывавший их туман, и только кусты и камни укрывали оборонявшихся. Погиб кубинец, который требовал навести порядок в лагере, его выбритое мертвое лицо выражало укор, погибли двое шахтеров из Лоты, свернувшись в калачик, лежал на камнях молчаливый крестьянин с острова Чилоэ, который, казалось, вообще не умел говорить, смертельно раненный, стонал на земле тридцатилетний боливиец Хосе из местечка Игера.
— Ты был хорошим партизаном, Пепе, — сказал Анхель, присаживаясь на корточки перед боливийцем, пытавшимся остановить рукой кровь из живота. Хочешь, я тебя убью?
Хосе кивнул и прикрыл глаза. После полудня ранили Анхеля. Он смотрел мутными глазами, и взгляд получеловека-полузверя, неясного, сильного существа вроде кентавра, профессора и профессионального убийцы следил за Питером, наполняя душу предсмертной тоской, как если бы не Анхель, а Питер лежал на земле с раной, из которой сочилась сквозь бинты кровь. Анхель бредил, говорил про летчика, который должен его отсюда забрать, посадить в горах маленький самолет и перевезти всех в новое место, потом приходил в себя, спрашивал, сколько человек осталось в живых, и снова впадал в забытье.
В пятом часу пополудни молодой остролицый перуанец Антонио не выдержал и, размахивая руками, с отчаянным, заглушавшим автоматные очереди криком «не стреляйте!» бросился к карабинерам. Партизаны оцепенело смотрели вниз. Пробежав метров пятьдесят, мальчик упал. Ему показалось, что его подстрелили, Антонио обиженно заозирался, не понимая, с какой стороны была выпущена пуля. Потом понял, что ошибся и никакой пули не было, поднялся и, подпрыгивая, побежал еще быстрее и веселее, похожий на козленка, и в тот момент, когда ему оставалось совсем немного, кто-то из бойцов разгромленного отряда с сожалением срезал его длинной автоматной очередью.
Уходили две женщины и четверо мужчин. Еще одного по очереди тащили на носилках, продираясь сквозь колючий кустарник. Шли всю ночь и весь следующий день, укрываясь от вертолетов, прочесывавших долину, вставали и снова шли. Буйный южный лес с огромными деревьями, зарослями лиан, высокими травами, цветами, птицами, жуками, насекомыми, грибами и папоротниками их защищал. Ночевали, не разводя костра, доедали последние галеты и кусочки сахара и не подбадривали друг друга, потому что на это не было сил и в какой-то момент каждый стал сам по себе, и только тяжело раненный Анхель следил за несшими его людьми сухими, внимательными глазами, в которых не было ни благодарности, ни вины, а лишь тусклый металлический блеск.
На привале он поманил к себе Питера.
— Фламандец, — тихо сказал Анхель по-французски. — Я знаю, что они задумали.
Слова с трудом ворочались в его горле, и Питер почувствовал, как жалость к раненому мешается в душе с отвращением и побеждает.
— Они хотят меня убить. Ты не должен этого допустить. Если меня не убьют, я отпущу тебя и Соню.
Ему становилось все хуже, но хромой цеплялся за жизнь, словно новорожденный. На третий день они оторвались от преследования. Молчаливый пастух, знавший здешние тропы, увел их в ущелье, куда не могла добраться военная техника, и наутро исчез.
Несколько дней партизаны прожили в заброшенной пастушьей хижине, а потом из-за границы пришли люди, которых привел индеец. Они сделали новые носилки, положили на них опустошенное тело и вместе с остатками разбитого отряда ушли в Аргентину. Соня с Питером, наспех попрощавшись, двинулись в другую сторону. Фламандец был уверен, что в первом же селении, куда они зайдут, их схватят, но Господь, Которому молился папа Юхан, смиловался над ними. Бельгийский паспорт и несколько долларов подействовали на алькальда небольшого поселка без отказа, пожилой чилиец в пончо песочного цвета рассказал про повстанческую армию, которую разгромили карабинеры. Питер и Соня слушали рассеянно. Несколько дней спустя они вернулись в Сантьяго.
