— Прочь с дороги! Дайте мне пройти!
— Вы меня понимаете?
— Да! Да!
— Хорошо. — Я отступил на шаг. — Живите своей жизнью, миз Колтроп. Я подозреваю, она довольно-таки серенькая с тех пор, как вам исполнилось шестнадцать, — хотя вы, конечно, человек занятой, копание в чужом белье отнимает много сил и времени. Живите. И не мешайте жить нам.
Бочком она двинулась вдоль кирпичной стены в направлении автомобильной стоянки позади магазина. С выпученными глазами. Ее взгляд не отрывался от моего лица.
Я обаятельно улыбнулся.
— Прежде чем наш разговор закончится и вы начнете убеждать себя, что его не было вовсе, хочу дать вам совет, милая моя. От чистого сердца. Я ее люблю, и вам совершенно незачем связываться с влюбленным мужчиной. Если вы полезете в мои дела — или в дела Сейди, — я сделаю все, чтобы от вашей пуританской репутации не осталось камня на камне. Это я вам обещаю со всей ответственностью.
Она побежала к стоянке. Неуклюже, как человек, который долгое время только важно вышагивал, исполненный собственного достоинства. В коричневой юбке до середины голени, полупрозрачных колготках и коричневых — в тон юбке и колготкам — туфлях она казалась духом времени. Волосы выбились из пучка. Когда-то — я в этом не сомневался — она носила их распущенными, как нравится мужчинам, но эти дни давно миновали.
— Хорошего вам дня! — крикнул я вслед.
Сейди вошла на кухню, когда я убирал продукты в холодильник.
— Что-то ты долго. Я уже начала волноваться.
— Зацепился языком. Ты же знаешь, как с этим в Джоди. Всегда кому-то хочется провести время с пользой.
Она улыбнулась. Теперь улыбки давались ей легче.
— Ты такой милый.
Я поблагодарил Сейди и заверил ее, что она тоже милая. Задался вопросом, поделится ли Колтроп с Фредом Миллером, еще одним членом школьного совета, который видел себя хранителем моральных устоев города. Решил, что нет. Не потому, что я знал о грешках ее юности. А потому, что я ее напугал. Это сработало с де Мореншильдтом, сработало и с ней. Запугивать людей — грязная работа, но кто-то должен ее делать.
Сейди пересекла кухню, обвила меня рукой.
— Что ты скажешь насчет уик-энда в «Кэндлвуд бунгалос» перед началом учебного года? Как раньше? Полагаю, для Сейди это большой шаг вперед, правда?
— Как посмотреть. — Я обнял ее. — Мы говорим о непристойном уик-энде?
Она покраснела, за исключением области шрама. Там кожа оставалась белой и блестящей.
— Непристойном до предела, сеньор.
— Тогда чем раньше мы туда поедем, тем лучше.
На самом деле непристойного уик-энда не получилось, если только вы не считаете — как джессики колтроп этого мира, — что в занятии любовью есть что-то непристойное. Действительно, мы провели много времени в постели. Но мы провели много времени и под открытым небом. Сейди могла без устали ходить пешком, а на склоне холма за «Кэндлвудом» расстилался огромный луг, раскрашенный дикорастущими цветами позднего лета. Большую часть второй половины субботы мы провели там. Сейди знала названия некоторых цветов — испанский штык, аргемона, горец птичий, — но, глядя на другие, только качала головой, а потом наклонялась, чтобы понюхать. Мы шли, взявшись за руки, высокая трава терлась о наши джинсы, большие облака, верхняя часть которых напоминала взбитые сливки, проплывали по бездонному техасскому небу. Длинные пятна света и тени скользили по лугу. В этот день дул холодный ветерок и совершенно не пахло нефтью. На вершине холма мы оглянулись. Бунгало выглядели маленькими и жалкими в сравнении с просторами прерий, на которых тут и там поднимались рощи деревьев. Дорога напоминала узкую ленту.
Сейди села, подтянула колени к груди, обхватила руками голени. Я присел рядом.
— Хочу у тебя кое-что спросить. — Она повернулась ко мне.
— Давай.
— Я не о том… ты понимаешь, откуда ты пришел… мне сейчас и думать об этом не хочется. Я о человеке, остановить которого ты пришел, который, по твоим словам, собирается убить президента.
Я задумался.
— Тонкий момент, дорогая. Ты помнишь, я говорил тебе, что нахожусь очень близко от огромного зверя с острыми зубами?
— Да…
— Я говорил, что не позволю тебе находиться рядом со мной, пока я разбираюсь с этим зверем. Я уже сказал больше, чем хотел, и, наверное, больше, чем следовало. Потому что прошлое не хочет меняться. Оно сопротивляется, если ты предпринимаешь такую попытку. И чем больше потенциальное изменение, тем сильнее сопротивление. Я не хочу, чтобы тебе досталось.
