, который прислал им бутылку шампанского, а потом присоединился, чтобы поднять бокал за именинницу. С днем рождения, Джин, и долгих лет счастливой жизни!
— Шампанское оказалось паленым, и я мучился похмельем до трех часов пополудни следующего дня, но оно выпито не зря, если вас это удовлетворит.
Меня это удовлетворило. Более того, заворожило.
— Как хорошо вы знаете этого Руби?
Де Мореншильдт фыркнул — и в этом быстром продвижении воздуха по раздувшимся ноздрям выразилось все его баронское пренебрежение.
— Не очень хорошо, и не жалею. Бешеный маленький еврейчик, который подкупает полицию бесплатной выпивкой, чтобы они смотрели в другую сторону, когда он распускает кулаки. А он это любит. Джин нравятся стриптизерши. Они ее возбуждают. — Он пожал плечами, как бы говоря, ну разве поймешь этих женщин. — А теперь вы… — Он глянул вниз, увидел револьвер в моей руке и замолчал. Его глаза широко раскрылись. Между губ появился язык, облизнул их, скрылся во рту, издав необычный влажно-чавкающий звук.
— Удовлетворен ли я? Вы это собирались спросить? — Я ткнул его стволом револьвера и получил немалое удовольствие, услышав «ах!». Убийство изменяет человека, говорю я вам, он становится жестче, но в свое оправдание могу сказать: если кого и следовало как следует напугать, так это де Мореншильдта. За то, что Освальд стал таким, отчасти несла ответственность Маргарита. Немалая доля ответственности лежала и на самом Ли — все эти до конца не оформившиеся грезы о славе, — но и де Мореншильдт тоже внес свою лепту. Шла ли речь о каком-то сложном плане, созревшем в недрах ЦРУ? Нет. Просто общение с бедняками забавляло де Мореншильдта. Как и ярость и разочарование, которые он разжигал, подзуживая неуравновешенного Освальда.
— Пожалуйста, — прошептал де Мореншильдт.
— Я удовлетворен. Но послушай меня, пустозвон. Ты больше никогда не встретишься с Освальдом. Никогда не позвонишь ему по телефону. Никогда не упомянешь об этом разговоре ни его жене, ни матери, ни Джорджу Бауху, никому из эмигрантов. Это понятно?
— Да. Безусловно. Мне он и так начал надоедать.
— Ты мне уже надоел в два раза больше. Если выяснится, что ты с ним говорил, я тебя убью. Capisce?[154]
— Да. А эти участки?..
— С тобой свяжутся. А теперь выметайся на хер из моего автомобиля.
Он так и сделал, очень быстро. Когда сел за руль своего «кэдди», я опять высунул из окна левую руку. На этот раз не подзывая к себе, а указывая пальцем на Мерседес-стрит. Он уехал.
Я еще какое-то время посидел, глядя на газетную страницу, которую он в спешке забыл забрать с собой. Де Мореншильдты и Джек Руби с поднятыми бокалами. Все-таки свидетельство заговора? Чокнутые теоретики, верящие в убийц, выскакивающих из сточных канав, и двойников Освальда, возможно, так бы и подумали, но я знал, что это. Еще одно проявление гармонии. Я находился в Стране прошлого, где все отражалось эхом.
Я чувствовал, что закрыл окно неопределенности Эла Темплтона. Если что и осталось, так только малюсенькая щелочка. Освальд возвращался в Даллас третьего октября. Согласно записям Эла, он устроится подсобным рабочим в Техасское хранилище школьных учебников в середине октября. Только этого не произойдет, потому что я намеревался положить конец его жалкой, опасной жизни между третьим и шестнадцатым.
Мне разрешили забрать Сейди из больницы утром седьмого августа. По пути в Джоди она сидела очень тихая. Я чувствовал, что боль не отпускает ее, но большую часть пути ее рука лежала на моем бедре. Когда мы свернули с автострады 77 под большим рекламным щитом «Львов Денхолма», она повернулась ко мне.
— В сентябре я возвращаюсь в школу.
— Точно?
— Да. Раз уж я смогла появиться перед всем городом в «Грандже», полагаю, что несколько учеников в школьной библиотеке меня не смутят. Кроме того, я чувствую, что нам понадобятся деньги. Если только у тебя нет источника дохода, о котором я не знаю, ты уже почти на мели. Благодаря мне.
— Я получу кое-какие деньги в конце месяца.
— Боксерский поединок?
Я кивнул.
— Хорошо. И шепот с хихиканьем мне придется слушать только короткое время. Потому что, когда ты уйдешь, я уйду с тобой. — Она помолчала. — Если ты этого еще хочешь.
