— Сожалею, миссис Освальд, я не видел его сегодня. — Вранье, конечно, я видел, как он спустился по лестнице в самом начале первого, уже после того, как универсал Рут Пейн увез Марину и Джун в Ирвинг.
— Я тревожусь о нем, — призналась Марина. — Он… я не знаю… извините. Не хотела вас беспокоить. — Она вновь улыбнулась — самой нежной, самой грустной улыбкой — и вытерла медленно катящуюся по лицу слезу.
— Если я увижу его…
Теперь на лице Марины отразилась тревога.
— Нет-нет, ничего не сказать. Он не любит меня говорить с незнакомцами. Он придет домой ужинать, почти наверняка. — Она спустилась с крыльца и заговорила на русском с малышкой, которая засмеялась и протянула пухлые ручонки к матери. — До свидания, мистер сэр. Премного благодарна. Вы говорить ничего?
— Хорошо, — кивнул я. — Буду нем как рыба. — Она, кажется, не поняла, но кивнула и облегченно улыбнулась, когда я приложил палец к губам.
Я закрыл дверь, чувствуя, что весь вспотел. Где-то взмахнула крылышками не одна бабочка, а целое их облако.
Может, все это ерунда.
Я наблюдал, как Марина катит коляску с Джун по тротуару в сторону автобусной остановки, где, вероятно, она намеревалась подождать своего муша… который что-то задумал. Она знала, что задумал. Это читалось на ее лице.
Как только Марина скрылась из виду, я опять потянулся к дверной ручке, и тут зазвонил телефон. Я уже решил, что не буду брать трубку, но лишь несколько человек знали мой номер, и среди них женщина, которой я очень дорожил.
— Алло?
— Привет, мистер Амберсон. — Мужской голос с мягким южным выговором. Не уверен, что сразу понял, кто это. Не могу вспомнить. Но думаю, что понял. — Кое-кто хочет вам кое-что сказать.
В конце 1962 — начале 1963 года я жил двумя жизнями: одной — в Далласе, другой — в Джоди. Они слились десятого апреля, в три тридцать девять пополудни. Когда в трубке начала кричать Сейди.
Сейди жила в одноэтажном сборном доме на аллее Ульев, в одном из четырех или пяти кварталов однотипных домов, построенных в западной части Джоди. Сделанная с воздуха фотография этого микрорайона, размещенная в учебнике по истории 2011 года, могла бы называться «первое жилье[146] середины двадцатого столетия». Сейди приехала около трех пополудни, после собрания своих помощников-школьников. Я сомневаюсь, что она заметила красно-белый «плимут-фьюри», припаркованный у тротуара чуть дальше, в этом же квартале.
На другой стороне улицы, в четырех или пяти домах, миссис Холлоуэй мыла свой автомобиль («рено-дофин», на который подозрительно поглядывали соседи), и Сейди помахала ей рукой, когда вылезла из своего «жука». Миссис Холлоуэй ответила тем же. Единственные владельцы иностранных (и в чем-то инопланетных) автомобилей в квартале, они поддерживали друг друга.
Сейди пошла по дорожке к входной двери, на мгновение остановилась, нахмурилась, увидев, что дверь приоткрыта. Она так ее и оставила? Вошла в дом, закрыла дверь за собой. Замок не защелкнулся, потому что был выломан, но Сейди этого не заметила: она не могла оторвать глаз от стены над диваном, где ее же помадой трехфутовыми буквами было написано: «ГРЯЗНАЯ ДРЯНЬ».
Ей бы убежать, но отвращение и ярость переполняли Сейди, не оставив места страху. Она знала, кто это сделал, однако нисколько не сомневалась, что Джонни уже сбежал. Мужчина, за которого она вышла, сторонился физической конфронтации. Да, мог обругать, один раз отвесил оплеуху, но ничего больше.
А кроме того, на полу валялось ее нижнее белье.
И след этот вел из гостиной в спальню. Причем все — комбинации, нижние юбки, бюстгальтеры, трусики, корсет, который она крайне редко, но надевала, пусть он ей и не требовался, — искромсали ножом. Сейди увидела, что дверь в ванную в конце коридора распахнута, вешалка для полотенец с корнем вырвана из стены, а на кафеле красуется одна надпись, вновь ее помадой: «МЕРЗКАЯ ШЛЮХА».
Она повернулась к открытой двери в спальню. Вошла, не подозревая, что Джонни Клейтон стоит за дверью с ножом в одной руке и револьвером «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра модели «Виктори» в другой. Из такого же револьвера Ли Освальд убьет далласского полицейского Дж. Д. Типпита.
