Опер взял бутылку и плеснул в рюмку коньяка, потом зажал её в ладонях, будто согревал. Не пил, просто любовался маслянистыми дорожками на прозрачных стенках.
– Гражданка Жукова госпитализирована с подозрением на закрытую черепно-мозговую травму, – сообщил Козлов сухим языком официальных протоколов, затем соизволил пояснить: – Думаю, простое сотрясение.
Из комнаты вышли эксперты. Тот, у которого с шеи свисал кожаный футляр фотоаппарата, сообщил Козлову:
– Мы закончили.
– Хорошо, – кивнул опер и предупредил омоновца: – Дверь прикрой и свободен. За мной сейчас заедут, сам запру.
Милиционер ушёл, мы остались наедине, и сразу как-то разом усилился запах крови. Насколько успел заметить, кобура на поясе опера была пуста, рука сама собой скользнула в карман, пальцы погладили гладкую рукоять бритвы.
Козлов прекратил баюкать в ладонях рюмку и выпил, тогда я спросил:
– А как же освидетельствование?
– Уже, – коротко выдохнул опер и остро глянул на меня. – Одного понять не могу: если Мальцев о вас с Алёной узнал, почему ты только разбитой мордой отделался? Алёну убивать пришли. Всерьёз.
Пальцы судорожно стиснули рукоять бритвы, но разум возобладал над чувствами, я вытащил руку из кармана и налил коньяка, вновь только себе.
– Меня другое интересует. Откуда он вообще о нас узнал, а?
Опер скривил губы в презрительной улыбке.
– Ну ты на Штирлица никак не тянешь. Сам спалился и девчонку спалил, урод…
– Да сейчас! – оскалился я и кинул на стол сложенную надвое фотокарточку, мятую и перепачканную в крови.
Козлов разложил снимок, глянул на него и с какой-то даже брезгливостью отодвинул от себя.
– Где взял? – спросил он.
– Мальцев подарил на долгую память, – хмыкнул я. – А вот он где её взял, ты мне скажи.
– Везучий ты, Полоскаев, – покачал головой опер. – Ты ведь на складе был, когда туда шурин Мальцева с братвой заявился, так? Что там у вас произошло? Мне о трёх трупах доложили, это не шутки.
Я проигнорировал вопрос и уточнил:
– Взяли их?
– Рустама Садыкова с тремя пулевыми повезли в реанимацию, должны откачать. Его сообщники обстреляли опергруппу и скрылись до прибытия подкрепления. Так из-за чего у вас там всё началось?
Мне бы встать и уйти, но не было сил. Коньяк и пара таблеток анальгина подействовали наилучшим образом и боль стихла, шевелиться не хотелось. Как не хотелось и откровенничать с опером. Глотку ему вскрыть хотелось – это да.
Стремясь подавить сие навязчивое желание, я спросил:
– Скажи лучше, что произошло здесь.
Козлов пристально глянул на меня и косо усмехнулся, налил себе коньяка и выпил на этот раз сразу, без всяких выкрутасов.
– Алёна открыла дверь и получила по голове обрезком резинового шланга с прутком арматуры внутри. Наверное, её собирались изнасиловать, прежде чем убить. Я чинил сорванный кран, вмешался… – Опер запнулся и вновь перешёл на суконный язык рапортов: – Когда злоумышленники попытались завладеть табельным оружием, был вынужден открыть огонь на поражение. Один из нападавших умер на месте, второй попытался скрыться с места преступления, спустился на первый этаж, где и скончался от полученных ранений, не совместимых с жизнью. Что касается тебя, то хочешь – верь, не хочешь – не верь, но Мальцеву фотографию передал не я.
– Кто тогда?
– Да кто угодно! Его не мы разрабатывали, просто доступ к делу из-за взрыва получили! – Опер болезненно поморщился и скособочился ещё больше. – Ты пойми, Полоскаев, мне эти все интриги просто не нужны были. Мог я подставить тебя под удар для пользы дела? Да мог, чего уж душой кривить? Только зачем?! Со вчерашнего дня мы отрабатывали возможную причастность к взрыву Рустама Садыкова. Установили за ним наблюдение, он вывел на Симака. Их машину проследили до склада, там бы и взяли, просто стрельба началась до прибытия группы немедленного реагирования.
Я припомнил вой сирен и всё же покачал головой.
– Вам Мальцев нужен был, а не его шурин и не Симак!
– Да Рустам сдал бы нам Мальцева с потрохами! Начали бы с палёной водки, потом остальное раскрутили. Дело техники!
Доводы Козлова звучали вполне разумно, но я упрямо заявил:
– Обвинение в убийстве надёжней!
