Носилки с телом начали поднимать в машину скорой помощи, простыня задралась и стали видны мужские ботинки. Вынесли из дома точно не тело Алёны, и это заставило взглянуть на ситуацию по-новому.
Козлов! Козлов собирался заехать сегодня к Алёне и взять показания!
Так это опер отправился в морг или он отправил туда кого-то из людей Мальцева?
Я попытался припомнить, во что были обуты Вадим и Михалыч, не смог и спросил у похмельного вида забулдыги в майке и трико с вытянутыми коленями:
– Что тут стряслось-то?
– Стреляли, – ответил тот с лаконичностью известного киногероя.
Продолжить расспросы я не успел: из дома повалили менты, кто в форме, кто в штатском. Козлова и двух его оперов среди них не оказалось, узнал лишь мордатого майора-следователя, приезжавшего на взрыв «девяносто девятой» у кафетерия. Все быстро погрузились в машины и уехали, у подъезда остались стоять только один из «уазиков» и белые «жигули».
Омоновцы с крыльца тоже не ушли, и я направился в соседний подъезд, поднялся на второй этаж и очутился в общем коридоре. Дверь квартиры Алёны стояла распахнутой настежь, рядом скучал милиционер со свисавшим с плеча автоматом. Он как раз закуривал и потому среагировал на моё появление с опозданием.
– Куда прёшь? Не наследи!
Только тут я заметил кровь на полу и смазанный отпечаток ладони на стене у лестницы, бурые потёки на широких перилах и точёных балясинах деревянного ограждения.
– Не наслежу, – ответил я, будто тут и там пол не пестрел отпечатками разных подошв. Перешагнул через самые броские из них, попутно заглянул в квартиру и обнаружил, что за кухонным столом разместился капитан Козлов.
Сидел старший оперуполномоченный как-то скособоченно, из-под надетого на голое тело пиджака проглядывали бинты. Лицо выглядело бледным и осунувшимся.
– Лучше бы двенадцать огнестрельных ран… – задумчиво пробормотал я, припомнив текст привязавшейся песенки о капитане Каталкине.
– Проходи, не пялься! – поторопил меня омоновец. – Вали, давай!
Я покачал головой и окликнул Козлова:
– Товарищ капитан!
Пусть общаться с ним никакого желания не было, но я не собирался уходить, не прояснив судьбу Алёны. Алых брызг на стенах и потёков на полу с избытком хватало и в квартире, а блондинку могли – собирались, значит, и должны были! – ткнуть ножом прямо на пороге, так не её ли это кровь?
Козлов кинул на стол пачку сигарет и приказал милиционеру:
– Пропусти! – Потом вроде как даже озадаченно протянул: – Гражданин Полоскаев, ну надо же! И кто это тебе так физиономию отрихтовал?
Правая половина лица у меня и в самом деле распухла и отекла; наверное, вид был ещё тот.
Я ничего не ответил и свернул в комнату, где работала пара экспертов-криминалистов – один снимал отпечатки, другой проводил фотосъёмку паласа, в углу которого темнела лужа только-только начавшей подсыхать крови. Открыв ящик серванта, я отыскал в коробке с лекарствами бумажную ячеистую упаковку анальгина и продемонстрировал её удивлённым сотрудникам милиции или в каком они там ведомстве числились.
– Капитану от головы.
Но нет, отпаивать опера таблетками я вовсе не собирался и мог предложить тому от головы лишь опасную бритву.
Твою ж мать! Да меня просто трясло от желания перехватить оперу горло!
Инстинкт самосохранения оказался сильней. Я прошёл на кухню, под озадаченным взглядом Козлова достал из ящика недопитую бутылку, взял рюмку, но сразу вернул её обратно и выставил на стол гранёный стакан.
– Да ты тут как дома! – заметил опер. – Дневал и ночевал здесь, поди?
– Память хорошая, – ответил я и налил в стакан армянского пятизвёздочного коньяка, немного – всего до середины.
Несколькими длинными глотками осушил его, и рот обожгло огнём, перехватило дыхание, ударило в голову. Тут же налил снова, но уже совсем немного – просто запить пару таблеток анальгина.
– Меня не угостишь? – спросил Козлов.
Я провёл языком по зубам, нашарил свежий скол и спросил:
– Что с Алёной?
– Жить будет, – успокоил меня опер.
Хотя успокоил ли? Слишком уж расплывчато прозвучали слова милиционера.
– А конкретней? – потребовал я подробностей.
Вместо ответа Козлов указал на забракованную мной рюмку. Я переставил её на стол, но наполнять не стал, предоставив это собеседнику. Налил только себе и уселся на табурет. Меня как-то неожиданно резко перестали держать ноги.