– Ты кто такой? – спросил охранник и, отпустив Стаса, шагнул к нему. Сбоку придвинулся его напарник.
– Обычно при таких вопросах я отвечаю словами Гёте, но, боюсь, ты не поймешь тот глубокий смысл, который в них вложен. Стас, поднимайся и уходи.
– Он отправляется с нами, – произнес священник с инъектором. – А ты лучше уходи, странник.
– Отец Захарий, если не ошибаюсь? Макс Давидян, Зурик Карапетов, как там тебя еще? Вашего верховного клоуна уже предупредили о том, что вы часто стали совать нос не в свои дела. Стас?
Парень стал приподниматься. Священник двинул рукой.
Реакции Стаса и его силы не хватило, чтобы уйти от инъектора во второй раз. Реакции и силы Ти-Бона – да, но он не шевельнулся.
Игла ткнулась в шею, пульсаторы определили угол наклона иглы, и Стас почувствовал укол, сопровождавшийся мягким шипением.
Синтетическая дрянь, которую ему вкололи, стала действовать почти мгновенно. Ноги подкосились – успел подумать, мол, хорошо, что сзади есть стул, на который можно присесть. Голова закружилась, Ти-Бон превратился в сумрачное пятно, медленно двинувшееся в сторону охранника… потом его напарника… священники… потолок ярко-коричневый и становится грязно-синим… хотя не «хамелеон»… Белая спортивная машина… именнуха… потолок из натуральной кожи, обшитой бриллиантами… храм Аграбы, Марианская впадина, космическая станция, арена Колизея… До боли знакомый Костин голос напевает:
– «…Спи, я завтра зайду за тобою первым лучом…»
Не может быть такого. Костя мертв. Может быть потолок-хамелеон, могут быть бриллианты на потолке и львы Колизея, но Кости уже нет.
– «…уже никогда, никогда не увижу…»
Куда его везут? Зачем? Что он хочет, этот чертов кореец? Еще одно тест-сканирование мозга? Или корректировка?
Плывет все. Слезы на глазах, а зрачки сухие и горят огнем.
– «…такая любовь убьет мир…»
Знакомое место. Это не Гарлем и не Маленький Китай, это что-то, где он часто бывал когда-то. Но где это? Что это за небоскреб с вогнутыми стенами?
И почему здание шатается на ветру?
Лифт. Он поднимался на нем когда-то.
Этаж. Двери. Здесь живет кто-то, кого он хорошо знает.
Дверь открывается. На пороге Дашка. Смотрит на Ти-Бона, на висящее у него на руке тело Стаса, потом молча делает шаг назад, освободив проход.
Коридор как пропасть. Кто-то невидимый щелкает выключателем – и все проваливается в пустоту.
* * *
– «Дай зрячему прозреть и слух глухому. Ну и меня, конечно, не забудь…» В восемнадцатом веке поэты не очень жаловали скромность и смирение.
Смутно знакомый голос доносился сквозь вязкую пелену, но его хотя бы было слышно. Ощущение – словно вечность провел в вакууме и еще не полностью из него выбрался. Сильнодействующий релаксант с целым букетом побочных явлений либо психотроп с вирусными генами.
Прийти в себя, оценить обстановку, потом действовать.
А голос определенно знаком.
Ти-Бон.
Но есть кто-то еще.
Глаза Стас не открывал. Постарался, чтобы дыхание не сбилось, лежал в буквальном смысле неподвижной статуей.
– Почему ты не хочешь рассказать, что происходит на самом деле?
Дашка. Сидит справа, метрах в трех. Голос отражается от стены, значит, сидит спиной к нему.
Смотрит на Ти-Бона.
– Потому что я не знаю. Что происходит, и происходит ли это вообще… и важно ли это на самом деле?
– Когда Стас очнется…
– Он уйдет. И не станет ничего рассказывать. Не потому, что он тебе не доверяет, а потому, что знает правила.
– Что значит – уйдет? – Дашкин голос меняется, в нем неуверенность и подозрение. – Навсегда?
– Не совсем. Думаю, он вернется через два-три года. Он сам принял такое решение, – торопливо добавил Ти-Бон, видимо посмотрев на Дашку.
– И ты тоже ничего мне не расскажешь?
– Расскажу. Когда-нибудь, но только не сейчас.
Чиркнула зажигалка, почти сразу же Стас почувствовал запах легкого ароматизированного табака. Дашка.
– Ты точно уверен, что врач не нужен?
– Уверен. Он уже давно очнулся и слушает нас. Тасик! Ты с нами?
Дальше притворяться смысла нет. Стас открыл глаза, присел на кровати, подтянув ноги. Посмотрел на Ти-Бона, потом на Дашку; та кивнула ему и затянулась.
– У меня тоже есть пара вопросов, – буркнул Стас, пристально глядя в глаза корейцу-«брату». – Точнее – один: какого хера?
