Вокзал для двоих (киноповесть)

Пусть не пугается читатель, обнаружив, что действие нашего фильма начинается в месте не совсем приятном, а именно в колонии для уголовных преступников. Никто не знает своего будущего. Недаром народная мудрость гласит: "От сумы и тюрьмы не зарекайся!"

Был зимний метельный вечер.

Прожектор высвечивал огромную утрамбованную площадку, на которой проходила вечерняя поверка. Дежурные офицеры шли вдоль строя, поштучно пересчитывая людей. Потом каждый из дежурных подходил к старшему офицеру и докладывал:

- Поверка сошлась!

- Поверка сошлась!

- Разойдись! - скомандовал в конце старший офицер.

- Разойдись! - как эхо, отозвались дежурные офицеры.

- Рябинин, останьтесь! - приказал старший, а один из дежурных тотчас повторил:

- Рябинин, останьтесь!

Заключенные разбрелись по баракам, а на плацу задержалась лишь одинокая фигура. Она съежилась, как бы ожидая неприятностей.

Надо заметить, что люди здесь делятся на тех, кто сторожит, и тех, кого сторожат. Герой нашего повествования Платон Сергеевич Рябинин принадлежал, к сожалению, ко второй категории. Хотя, правда, он вовсе не походил на преступника. Это был мягкий, застенчивый человек лет сорока, а может, и больше. По его доверчивому лицу было понятно, что он не способен на неблаговидные поступки. Такой ни карьеры не сделает, ни уголовный кодекс не нарушит.

- Рябинин, подойдите! - подозвал старший офицер.

И когда Платон, выполняя приказание, подбежал, начальник сообщил ему:

- Хочу вас обрадовать - к вам приехала жена!

Но заключенный вовсе не обрадовался.

- Зачем?

- Просит свидания!…

- Я ее не звал! - вырвалось у Платона. - Не хочу свидания!

- Вы что? - поразился офицер. - Она, чтобы попасть к вам, семь тысяч километров отмахала!

- Ну и пусть! Я не пойду! - арестант позволил себе немного взбунтоваться.

- Она вас так любит, - справедливо возмутился начальник.

- Она?… Меня?… - невесело произнес Платон.

- Это вы с ней выясните! Держите пропуск! Пойдете без конвоя! Я вам доверяю!…

- Куда я пойду? - голос Платона звучал жалобно.

- Она комнату сняла в поселке. Тут адрес записан. И чтобы совместить приятное с полезным, возле станции зайдете в мастерскую, к Ивану Герасимовичу, и возьмете из ремонта аккордеон! Вы музыкант, проверьте, как починили!

- Слушаюсь! - понуро согласился Платон.

Он мог отказаться идти к жене, но отказаться идти за аккордеоном он не имел права.

А офицер снова стал строгим и официальным:

- Учтите, Рябинин. Пропуск до утренней поверки. Ровно в восемь - быть в строю. Опоздание приравнивается к побегу. Идите!

Потом на вахте, на воле - это место называется бюро пропусков - охранник придирчиво изучал "увольнительную" Платона.

- Значит, так, - наконец сказал он жестко, привычно обыскал заключенного и отодвинул тяжелый засов, - пропуск у тебя до восьми утра. Будь, как штык! Опоздаешь - это побег. Припаяют новый срок! Пошел!

Дверь отворилась, и Платон очутился на воле, где он уже давно не был.

Колония, обнесенная, как и положено, высоким глухим забором со сторожевыми вышками, находилась в чистом поле. Вокруг нее не было никаких строений. От ворот уходила в жизнь накатанная дорога, вдоль которой сиротливо тянулись столбы с проводами.

Платон побрел по дороге навстречу поземке. Пройдя несколько шагов, остановился, постоял. Затем решительно повернулся, заспешил обратно и забарабанил в дверь вахты.

Охранник приоткрыл окошко:

- Ты чего забыл?

- Пустите меня обратно!

- Ты поручение выполнил?

- Какое? - не понял Платон.

- Аккордеон принес?

- Меня не за этим, меня к жене отпустили.

- Про жену в пропуске ничего не написано! - и охранник захлопнул окошко.

- Сколько хоть до станции? - с отчаянием выкрикнул Платон.

- Тут недалеко, - послышалось из-за двери, - километров восемь, может, девять…

Платону не оставалось ничего другого, как зашагать в темноту и мороз. Но сначала он отстегнул от ватника зеленую бирку со своей фамилией, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя свободным, и спрятал ее в карман. Платон шел и шел по заснеженной, пустынной дороге и вспоминал… Идти было далеко и холодно, но воспоминание было длинное, и оно согревало Платона…