В темноте штормовой ночи, разрываемой раскатами грома, мерцал единственный слабенький огонек. Нависающие валуны естественным амфитеатром закрывали его со стороны материка, направляя свет в сторону бушующего моря.
Черной блестящей стеной вздымался прибой. Волны нескончаемой чередой набрасывались на берег и в призрачно-светлом сиянии разбивались об острые скалы. Над пламенем, спиной к морю, сидела старуха.
Возле нее среди гладких камушков стояла серебряная чаша, немного позади виднелся треножник из человеческих костей. В верхней трети кости скреплялись, поддерживая золотой кубок, поверхность которого украшал выгравированный стилизованный осьминог.
Неожиданно старуха запела. Звуки, подобно иглам, пронизывали рокот прибоя. Вознося песнопения, моля о завоеваниях и добыче, голос обещал выполнить все пожелания бога Сосолассы. Продолжая петь, старуха поднялась на ноги и обратилась лицом к морю.
Порыв ветра отбросил капюшон, обнажив скрытую под ним голову. Подобно пене прибоя, на ветру в беспорядке забились длинные пряди седых волос. Гонимые ветром капли влаги оседали на грубых, изменившихся от времени чертах лица старухи. Ее темные, как у хорька, глаза злобно сощурились. Опущенные уголки тонких губ, прикрывавших крепкие белые зубы, вытянулись в тонкую дугу. Покрытое морщинами лицо напоминало карту путешествия, длившегося много десятилетий. Она была свидетелем начала, расцвета и конца многих жизней, словно время не властвовало над ней самой.
На несгибающихся ногах старуха подошла к морю, держа серебряную чашу, зачерпнула воды и, вернувшись к кубку, вылила воду в него. Выровняв кубок, она потянула за тонкую золотую цепочку на шее и вытащила странный изогнутый предмет. Он напоминал половинку широкого птичьего клюва. Заостренный конец тщательно отполированного металла сверкнул в свете костра.
Старуха заговорила, и казалось, голос ее принадлежал видению из кошмарного сна. Скрежещущий, хриплый, он напоминал шелест сухого песка.
— Сосоласса, охотник из Глубокого Покоя, отец бурь, услышь молитвы своей рабы. Я вверяюсь в твои руки. Вкуси и знай — я живу только для того, чтобы служить тебе.
Старуха провела «клювом» по большому пальцу левой руки. С бесстрастным лицом она возвратила талисман на прежнее место и подняла пораненный палец над кубком. В воду закапала кровь. Свет огня приглушил красный цвет, и только дымчатые темные завитки расползались по поверхности воды после каждой капли. Удовлетворенная, старуха подняла серебряную чашу и, держа кубок в другой руке, возвратилась к линии прибоя.
С трудом согнувшись в церемониальном поклоне, она совершила жертвоприношение, вылив содержимое чаши в отступающую волну. Немного спустя старуха снова наполнила чашу. Возвратившись к костру, она встала на прежнее место и вылила в кубок свежую воду.
На этот раз из ее уст послышались удивительно чистые звуки без слов. Она ритмично, раз за разом, повторяла все тот же мотив. Ее взор был неотрывно направлен на плоскую, спокойную поверхность жидкости. Голова ее дрогнула, и вскоре старуха уже кивала и раскачивалась в такт песнопению. Оставленный без присмотра костер стал гаснуть. Куски дерева падали на горящие угли и вспыхивали, превращаясь в пепел. Голова в капюшоне резко наклонилась вперед. Песнопение оборвалось. Ветер усилился, и от резких порывов старуху пробирала дрожь. Волны прибоя почти докатывались до ее ног. Колдунья продолжала раскачиваться. Мех на спине накидки встал дыбом, как у мокрой злой кошки.
В кубке появились маленькие волны. Старуха задергалась, ее руки выскочили из рукавов, хватая пригоршнями песок и камни. В экстазе она издала глухой стон. Ее тело резко наклонилось вперед. Из-под капюшона появилась серебристая нить слюны, подхваченная ветром.
Женщина забормотала. Ей ответил другой голос — низкий и властный.
Это было жутко. Похожий на звериный рык голос исходил из ее крошечного тела. Слова были неразличимы. Утробные, сырые, они схватывали шипение моря и превращали его в некое шумное, пузырящееся подобие речи.
Иногда к старухе возвращался ее обычный голос, и она подобострастно приседала и вертелась в отвратительном раболепстве.
