Ася находит семью

По старому стилю еще ноябрь, по новому — декабрь. Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Зима впереди, а московские улицы и переулки так завалены неубранным снегом, что трудно пробираться между сугробами. Вечерами прохожие благодарны каждому светящемуся окошку, возле которого хоть немного расступаются потемки.

В небольшом особнячке, занимаемом Алмазовыми, плотные шторы задернуты тщательно. Ни единой щелки, ни одного лучика, который мог бы служить посторонним. А в переулке мрак, нигде не мерцает фонарь…

Только что на крыльцо особнячка, неслышно притворив за собой дверь, выскочила в пальто нараспашку худенькая, тонколицая девочка. Самая обыкновенная девочка. Зовут ее Асей, по метрике — Анастасией Овчинниковой, год рождения тысяча девятьсот восьмой.

Лишь пробежав палисадник, стукнув калиткой, Ася догадалась застегнуть пальто. Пальцы возились с тесемками капора, а глаза, черные, сердитые, вглядывались в покинутый ею дом. Он еле виден, но на его темном фоне явственно проступает опушенный снегом литой узор ограды.

Девочка с облегчением вдыхает сухой морозный воздух, будто вырвалась из заточения.

«Сейчас хватитесь! — мысленно торжествует она. — Так вам и надо».

Пусть в кухне Алмазовых перед ужином топится плита, булькает в кастрюле каша. Пусть…

Асе предстояло пробыть у родственников все то время, пока ее мать не выпишется из больницы. Но вот случилось так, что пришлось нарушить материнский приказ. Не помня себя, выскочила, очутилась под хмурым беззвездным небом среди сугробов и тьмы. Теперь один путь — домой! Путь долгий — из района Тверских-Ямских до Замоскворечья, до Пятницкой улицы.

Скользко, приходится бежать мелкими шажками, а хочется скорее выбраться туда, где не так безлюдно. Вчера у Алмазовых были гости. Вперемежку с анекдотами про новую власть за столом рассказывались истории, от которых мороз подирал по коже. Еще бы! С тех пор как разогнали полицию, в любой момент вас могут раздеть на улице, ворваться в вашу квартиру.

Василий Миронович, провожая гостей, похвастал новым хитрым замком на входной двери. Замков и задвижек устроил столько, что до верхних он едва доставал на цыпочках. Асю это всегда смешило, а гости знай восхищались. Хорошо еще, что сейчас верхний крюк не был накинут, а то бог знает, как бы Ася выскользнула из ненавистных дверей.

Ася вдруг запнулась на полном ходу. Она оставила эти двери чуть ли не настежь! Нарушила все правила. У Алмазовых строго-настрого полагалось предупреждать, если выходишь на улицу. За тобой мигом поворачивался ключ, щелкала задвижка, гремел нижний крюк.

Что, если грабители уже подстерегли минуту, уже в прихожей?

Прижав к груди, к заколотившемуся сердцу, подвешенную на шнурке муфту, Ася повернула обратно к парадному крыльцу.

За дубовой дверью никакой суматохи. Тихо… Неожиданно Ася чувствует разочарование. Втайне она представляла себе картину: кто-то в большом картузе (нет, в черном таинственном капюшоне!) воспользовался ее оплошностью, прокрался в кабинет хозяина, где висят самые ценные картины и хранятся старинные золотые часы, которые детям нельзя трогать… Здорово бы струхнул Василий Миронович…

Пусть не обижает других! Если бы не он, разве выскочила бы Ася на улицу, в холод и тьму?

А в доме, видно, ее еще не хватились, думают, что она преспокойно спит в комнатушке рядом со столовой. Тетя Анюта со своим Василием Мироновичем, вероятно, до сих пор сидят у обеденного стола под самой яркой лампой. Сидят, переговариваются…

Переговариваются, как и несколько минут назад, когда Ася лежала на диване, еще не совсем проснувшись. В столовой, за неплотно притворенной дверью, шел разговор о ней, о том, что в тяжелое время в доме совсем некстати лишний рот. Насчет лишнего рта беспокоился, конечно, Василий Миронович. Вежливо беспокоился, своим тихим липучим голоском, которого так боится тетя Анюта.

Она не спорила, только оправдывалась:

— Мы же пока не нуждаемся…

Хорошо, что из комнатушки вторая дверь ведет в прихожую, Ася смогла незаметно выскользнуть. Если бы у нее вдруг не отнялся язык, она бы крикнула напоследок: