Назвав свой роман «Герой нашего времени», Лермонтов мог позволить себе не уточнять, что речь идет о герое-человеке: его читателям это было ясно, как теперь принято выражаться, «по умолчанию». Так же как сегодня можно не сомневаться — самым популярным героем и романов, и фильмов является не человек, а вампир, самый привлекательный из всех нелюдей.
Исключительная популярность вампиров — это факт, о котором свидетельствуют многомиллионные бюджеты фильмов и телесериалов о вампирах и многомиллионные тиражи вампирских саг. Только роман Стефани Майер «Сумерки» был переведен на тридцать семь языков, а экранизация ее произведения принесла создателям одноименного фильма 392 миллиона долларов[2], тогда как сайты вампирских фанатов собирают многотысячные аудитории[3]. Но дело, конечно, не только в цифрах. Главное — это отношение к вампирам, которое овладело не только рядовыми гражданами, но и исследователями.
Что говорит популярность вампиров о современной культуре и какую роль в ней играют вампиры? Каковы последствия вампиромании для человека? На эти вопросы я попытаюсь ответить в этой статье.
Трудно отрицать тот факт, что современная вампиромания — международное явление. Вампирские сериалы «Дневники вампира» (Kevin Williamson & Julie Plec, 2009) и «Настоящая кровь» (Allan Ball, 2008), фильмы «Интервью с вампиром» (David Geffen & Stephen Woolley, 1994), «Другой мир» (Len Wiseman, 2003), «Ван Хельсинг» (Steven Somers, 2004), «Последний вампир» (Cheis Nahon, 2009), «Клан (Объятые ужасом)» (John Leekley, 1996), «Блейд» (Wesley Snipes, 2002) стали «культовыми» фильмами во всем мире. Несмотря на то что англоязычная продукция в литературе и кино занимает ведущее место, практически на каждом языке есть собственные, локальные вампирские «хиты» — саги, романы, фильмы. На постсоветской литературной карте это «Empire V» Виктора Пелевина и «Дозоры» Сергея Лукьяненко[4].
Современные вампирские бестселлеры — романы и фильмы о вампирах, созданные как на английском, так и на русском языке, — послужат мне материалом. А их сравнение с образцами вампирской продукции, созданными до 1990-х годов, позволит не только показать, чем современные нелюди (и, конечно, самые модные из них — вампиры) отличаются от своих литературных и кинематографических предшественников, но и выявить важные особенности того культурного переворота, который мы переживаем сегодня.
Обстановку в культурных исследованиях (cultural studies) и литературной критике вполне можно охарактеризовать как вампирский поворот. Изучение вампиров в последние годы стало вполне самостоятельной отраслью гуманитарного знания. В большинстве случаев исследователи рассматривают вампира как симптом экономического, социального, расового, этнического или гендерного неравенства. Вампир может выступать выражением имперского угнетения или гнета политической власти, неравноправия перед лицом государства, а также выразителем социальной, культурной и даже интеллектуальной маргинальности. Авторы психоаналитических и психологических интерпретаций вампиров видят в них проявление всякого рода психологических комплексов, подавленных желаний и т. д.[5] Такой подход к вампирам невольно заставляет исследователей перенести на них часть тех неизбежных симпатий, которые автор всегда испытывает по отношению к угнетенным. Вероятно, этим, а не только приверженностью к интернациональной вампирской моде в массовой культуре объясняется тот факт, что исследователи-вампирологи с энтузиазмом присоединяются к поклонникам вампиров, подчеркивая в них симпатичные, привлекательные черты[6].
Вампир — выразитель страдающего и угнетенного Другого, к которому следует относиться с пониманием и уважением, — так можно резюмировать пафос этих исследований[7]. Следует ли удивляться, что некоторые вампирологи прямо заявляют, что современное общество должно с благодарностью и надеждой принимать те социальные уроки, которые им способны преподать вампиры?[8]
Голоса тех, кто обращает внимание на негативные последствия моды на вампиров, тонут в море славословия — и ученого, и профанного
